Туфан Имамутдинов: «В татарском театре шекспировские произведения долго жить не могут»

Расцвет татарского театра был основан на творческом тандеме Туфана Миннуллина и Марселя Салимжанова, давшего национальному театру легендарные произведения, и мы до сих пор живем под влиянием эха этого содружества. Получается, что и во втором круге татарский театр будут поднимать Туфан и Марсель? Уже другие, молодые, но цели и миссия те же. Речь идет о режиссере Туфане Имамутдинове и хореографе Марселе Нуриеве.

За час нашей беседы с Туфаном Имамутдиновым два раза звонил директор, у двери собралась очередь. С таким графиком остается ли у нового главрежа время на творчество? Мы говорили с ним о его миссии в театре, целях, он заявил, что не будет читать 150 пьес драматургов, так же, как и раздевать актрис, и что не собирается пускать корни в свое кресло руководителя, хотя в его кабинете кресла вообще нет.

«Если не понимаете, кого зовете, лучше не зовите»

– Туфан, в чем ты видишь свою миссию в этом театре?

– Режиссер отвечает не только за творчество в театре и некую его миссию, но и за некую его стратегию. Если у человека есть эти понятия и он понимает, куда идет театр, мне кажется, он более нужен, чем талантливый режиссер. Когда я сюда шел, я понимал, что здесь нужен не главный режиссер в творческом смысле, а нужен кризис-менеджер. Поэтому я, наверное, согласился. Это дает возможность, во-первых, определить миссию, задачу, во-вторых, сформировать через эту миссию и задачу определенный план и репертуар, в-третьих – приглашать тех или иных режиссеров или творческих лиц, которые соответствуют этой стратегии. В-четвертых, это коллаборация с иными учреждениями, которые могут тебе помочь в реализации этой миссии. Имеется в виду музыкальное училище, консерватория, театральное училище, художественное училище. В первой очереди это не постановки, а утверждение некоего пути. Почему? Потому что работая в других театрах Татарстана и видя другие постановки, я понимаю, что главная проблема национального театра в том, что он не знает, куда он идет. Обычно у главных людей в этих театрах нет четко выраженной позиции. Мы живем для того, чтобы у нас заполнялись залы и удовлетворить потребности публики, либо это фестивальный вариант. Третий вариант – заполняемость + фестивали. Но куда, зачем, с какими авторами мы идем – не задумываемся. Что ты выращиваешь. Или ты все подряд берешь, как винегрет: французскую драматургию и испанскую драматургию, африканскую драматургию. И татарскую куда-то приплетаешь.

Чем отличается один театр от другого? Вообще, если взять татарские театры, в общей массе у одного декорации дороже, где-то артисты лучше, но по направлению я их отличить не могу. Это в самом деле пугает. Потому что это одна серая масса.

– Значит, стоит задача вывести Тинчуринский театр из этой серой массы.

– Да, нужна направленность в свою идентичность. Слово идентичность, оно, кажется немного подстерлось. Это главный тренд, я имею в виду не только в Татарстане, но и в России. В других странах и в другой культуре. Вот этой идентичности нет.

– А не боитесь, что как кризис-менеджер сделаете всю тяжелую работу, при этом, скорее всего, многих недовольных переменами настроите против себя, а в итоге на все готовое придет другой, «белый и пушистый», и займет ваше место?

– Нет, не боюсь. Я за пост не держусь. Одна работа сменяется другой работой. Меня звали в разные театры. Но эти предложения не удовлетворяют мою внутреннюю миссию...

– Неплохие у вас запросы: чтобы и денег давали, и внутреннюю миссию удовлетворяли...

– Естественно. Только одно из двух меня не устраивает. Извините! Если меня приглашает неизвестный театр, я у них прямо спрашиваю – вы понимаете четко, кого приглашаете? Кто-то говорит, что понимает, а кто-то – не очень. Просто какой-то критик сказал, «которого мы уважаем». Я им говорю: «Если не понимаете, кого зовете, лучше не зовите». А как иначе? Ты же за творчество зовешь, а не на зарабатывание денег. К творческому человеку надо творчески относиться. И понимать, что у него есть свои капризы.

– Ясно. Вы слышали, наверное, – в России создана Ассоциация национальных театров. Первое заседание прошло в Карелии. Правда, в делегации из Татарстана не было ни Ильгиза Зайниева, ни вас...

– А кто был?

– Даже этого не знаете? Хорошо живете! Сама министр, Фарид Бикчантаев, Фарида Исмагилова, Раиль Садриев, Луиза Янсуар.

– Ну здорово.

– Вы возлагаете какие-то надежды на эту ассоциацию?

– Лично мне как Туфану не нужно.

– А как режиссеру Тинчуринского театра?

– Главрежу если деньги дадут (на постановки. – Ред.) – нужно, если нет, то нет. У меня и так работы много, еще забивать голову лишней информацией?! Мне приходят официальные письма: что вы можете предложить к той или иной дате? Я сразу говорю – если будут деньги, что-нибудь можем сделать, а письма, где вы просите нас что-то сделать за свои деньги, – такие даже не присылайте. Потому что есть моя личная миссия, с которой я пришел именно в этот театр. Финансы, которые есть, идут именно на эту миссию. Это самое нужное для национального театра в моем понимании. А еще они хотят сверх этого повесить. «Казахстанскому автору исполняется 100 лет, что вы можете предложить?» Или вьетнамскому. Но ничего не могу предложить. У меня другое направление. В этом случае даже деньги не нужны, я просто не могу здесь это сделать.

– То есть у вас есть четкое видение того, каким должен быть национальный театр? Оно сформировалось после того, как пришли сюда?

– Сформировались во время работы с группой «Алиф». Я думаю, что в национальном театре должна быть аутентика. И некие персоны, связанные с этим пространством, с Казанью. Приведу пример. Маяковский, с одной стороны, к национальному не имеет отношения. Но он дважды выступал в этом здании, читал свои стихи. Почему бы не попробовать с текстами Маяковского?

– Тогда почему только Маяковский? На мемориальной доске написано, что в этом здании также выступала украинская певица...

– Да. Это тоже есть. Я говорю о работе с местным контекстом. Это был один пример. Вижу смысл во взращивании местных авторов, композиторов, режиссеров. У нас сейчас творческая лаборатория проходит «Умай», по-другому «Мир татарской женщины». Одна из заявок была из Москвы. Мне кажется, коллаборация было бы неплохо, если человек несколько лет изучает труппы татарских, азиатских театров, она именно в теме национальных театров. Почему бы этого человека не подключить.

– Что должно стать результатом лаборатории?

– Там у нас три татарские поэтессы-драматурга, три композитора, продюсеры. Все они женщины. У нас появятся три короткие оперы. Два либретто уже готовы, третье пишется. Оперы планируем выпустить в апреле.

– Артисты понимают ваше видение национального театра?

– Осенью мы провели анонимный опрос в труппе. Потому что они все время говорят, что являются национальным театром. Поэтому поставили перед ними вопрос: «Что такое национальный театр? В чем его особенность по сравнению с другими театрами?» Спросили также, с кем из режиссеров помимо главного режиссера театра они хотели бы поработать. Большинство выразили пожелание работать с Ильгизом Зайниевым, поэтому его позвали поставить спектакль. Он уже приступил к работе, выпустит спектакль по своей пьесе «Мадина».

– Вы со всеми артистами в труппе продлили контракт?

– Да. Со всеми.

– Этой готовой труппы достаточно для осуществления твоей миссии?

– Я понимаю – в каждом театре есть традиции, которые нельзя нарушать. Но из-за этого не выполняются поставленные задачи. Потому что не хватает тех, кто подходит для выполнения этих задач. Например, когда я пришел в ТЮЗ, там 16-летнего мальчика играл 45-летний мужчина. Это смотрелось странно. Одна актриса играла то ли старшего брата этого мальчика, а ему было 19 лет. Это дико смотрелось для меня. Так наивно и так пошло. Надо было срочно набирать молодой состав. Места есть, но никто не хочет идти. Или на это никто не обращал внимания. И здесь так же. У нас только на двух ставках молодые артисты. Третий – Эдуард Никитин учится в Москве и два раза в год уезжает на сессию. Значит, спектакли с его участием в это время не могут идти. Пока у нас только два молодых артиста – Фархад и Альбина. Для труппы в 40 человек это очень мало.

– Значит, труппа у вас полная?

– Очень полная.

– А могли бы не продлить чей-то контракт? Не было бы жалко этих артистов? Насколько сильное у вас чувство жалости?

– Чувство жалости есть. Но жалко не брать пьесы и не двигать театр. Потому что у тебя нет молодых людей – молодых актрис, молодых актеров. Мне кажется, труппа здесь больше теряет.

– Некоторые артисты у вас по тридцать лет уже работают – ну как их уволишь? Их все поддержат, а из вас сделают злодея.

– У нас есть такие, кто играет одну роль, а ставку занимает. Может быть, таких можно было бы оставить как приглашенных артистов. Например, они по-прежнему будут считаться артистами театра, их фотографии будут украшать фойе. Артисты не делятся на «приглашенные» или другие. Насколько я знаю, театр Камала тоже так делает. Во всяком случае, артист не теряет сотрудничества со своим театром.

– Туфан, когда вы пришли в театр, труппа встретила вас немного настороженно. Артисты вас уже полюбили? Чувствуете теплое отношение к себе?

– Импульсы я не улавливаю. Такой цели не стоит – влюбить в себя или «полюбите меня». Это семейный театр. Семья его все равно любит, если даже ребенок сидит в местах отдаленных. Семейный театр немножко пагубное понятие. Есть такое понятие – прогресс и процесс. То есть не будет процесса – не будет и прогресса. Это будет удовлетворение семейных потребностей.

– Что подразумевается под семейным театром?

– Когда режиссер думает – этот актер талантливее, но я возьму того актера, которого я больше люблю. Потому что с ним более комфортно. Не будет неудобных вопросов задавать. Вот это семейный театр. Но это непрофессионально. Это неправильно! Должно быть по-другому: не умеешь работать – мы с тобой прощаемся.

– То есть льстить режиссеру и подхалимничать – бесполезно?

– Думаю, они поняли, что я такое не люблю.

– Что же тогда делать артисту, чтобы получить роль?

– Не было таких, чтобы пробовали так делать ради получения роли. Меня же и какими-то званиями не завлечь. Я делаю свою работу. Нравится, не нравится – их дело.

«За кресло цепляется тот, кто чувствует, что перспективы другой нет»

– Давайте поговорим о деньгах: хватит ли у театра денег, чтобы реализовать вашу миссию?

– Денег не хватает всегда. Есть вещи, которые ты хочешь сделать качественнее и много. Я хотя и не такой молодой, в смысле не студент вчерашний, но максимализм присутствует. Не собираюсь засидеться, приковать себя одной точкой и жить, пока тебя не вынесут. Поэтому хочется делать по максимуму. Хочется делать обширно, объемно. Чтобы это было полезно. И зрителям. И расширяло границы.

– Туфан, корни обычно со временем сами распускаются, наверное, ты и не замечаешь.

– За кресло цепляется тот, кто чувствует, что перспективы другой нет. Но если человека куда-то зовут, он понимает, что если не эта профессия, то будет другая. Человек может найти себя в бизнесе. Это же не трудно начать, обучиться – за 3 месяца какие-то курсы пройти и начать. Сейчас ведь есть возможности обучиться бесплатно и получить новую профессию...

– Вы так мягко отошли от темы денег... Все же откуда у вас будут деньги на ваши проекты?

– Когда определяешь миссию, сразу возникают те проекты, которые хотел бы сделать. Их довольно много. И можно уместить, конечно, если есть финансы. Если нет – то их приходится растягивать.

– Если нет денег, проект откладывается в сторону или активно начинаете искать деньги?

– С Фанисом абый Мусагитовым ищем деньги, конечно. Сейчас ведь есть гранты – пишем на них. Получили грант по случаю празднования 1100-летия принятия ислама. Хочется на эти деньги поставить «Идегея».

– С историческими костюмами, масштабным спектаклем?

– Да. «Идегей» нельзя представить без исторических костюмов... может, и можно, но это был бы другой «Идегей».

– Пьеса тоже есть?

– Работаю с оригиналом.

– А если денег не дали бы...

– Ждали 1200-летия принятия ислама... сказал бы я, но, кажется, деньги будут.

– Большая проблема этого театра была в том, что руководство между собой не могло найти общий язык – это не секрет. Вы с директором ладите?

– Ладим, конфликтов нет, альхамдулиллях! Он полностью поддерживает мое видение миссии и стратегии. И творческие моменты мы с ним обговариваем. Если и дальше будем так действовать, мы сможем достичь поставленных целей.

Я всего лишь пятый месяц работаю в Тинчуринском театре, а мы уже выигрываем второй грант. Первый – беби-спектакль, второй – «Идегей». Мы не сидим только на нашем бюджете, предлагаем интересные проекты, и нам доверяют, дают деньги, значит, в общественном пространстве мы начинаем быть интересными, и это один из показателей нашей работы.

– В здание тоже будут вноситься какие-то изменения? Зданию тоже поставили диагноз?

– Мы все изучили. Диагноз поставили. Я действовал как кризис-менеджер.

– И что изменится?

– Это историческое здание, а не новое, поэтому здесь очень сложно что-то менять. Подоконники, лепнина – вряд ли можно что-то убрать. Здесь невозможно разбежаться. Это целостная конструкция, ансамбль, с ней надо работать. Если будет что-то другое, новое, как с Камаловским театром, там, естественно, можно что-то продумать. Но я даже не хочу думать и мечтать. Мне кажется, вот это пространство уже самодостаточно, чтобы здесь можно было делать много интересного, – спектакль «Сайдаш.Бессонница» показал возможности здания.

– То есть каких-либо изменений зритель не увидит.

– Только с буфетом можем что-то делать, он не относится к исторической части. Здесь даже Малый зал сделать негде. Можно было бы что-то сделать на месте гардероба, но гардероб под сценой, значит, невозможно параллельно играть два спектакля – если будем играть внизу, наверху играть не получится. А если нельзя играть, для чего нужна Малая сцена?

– Еще один технический вопрос: что-нибудь из репертуара вы сняли?

– Чтобы снять что-то, надо что-то поставить. Репертуар обычно идет гармонично: спектакль играется два раза в месяц. Если что-то начнем снимать, другой спектакль будет играться по 5-6 раз в месяц. Во-первых, это неудобно. Во-вторых, на него ведь еще надо продать билеты. У нас в этом году вышли три новых спектакля – «Кияү урлау», «Асылкош» и «Ядәч», значит, что-то можно снять. Я сказал администратору, можно будет подумать, что продается и что не продается. Премьеры 2021 года трогать не будем, естественно. Во-первых, они свежие, во-вторых, они должны найти своего зрителя. Надо дать возможность пожить какое-то время этому спектаклю.

– Вы смотрели весь репертуар? Нравится? Говорят, спектакль «Кияү урлау» хорошо идет...

– Я наши спектакли не критикую. Нашим артистам в них еще работать. Даже если я скажу «хорошо» о хорошем спектакле, есть некая логика сравнения: этот лучше – значит, тот хуже, значит, мы плохо играем. Нет плохих или хороших спектаклей. Есть данность, с которой нужно работать.

«В татарском театре шекспировские произведения долго жить не могут»

– Понимаете ли вы вкус татарского зрителя и согласны ли с ним – вот это имела в виду.

– Татарский зритель очень разный. У этого театра есть свой зритель, который сформирован до того, как я пришел. Это пространство должно жить. И такой репертуар должен быть. Но надо находить и ту нишу. Хотелось бы найти зрителя, который до этого к нам не ходил, и создать нужный ему репертуар.

– То есть для основного зрителя Тинчуринского театра будут ставиться спектакли наподобие того, что есть?

– Возвращаться к такому формату, мне кажется, нет смысла. Иначе зачем я здесь? Создадим новые форматы. Наш спектакль «Ядәч», поставленный Сардаром Тагировским, зрителю вроде бы понравился. Во всяком случае, нет такого отторжения. Никто не уходил толпами со спектакля. Хотя пришел тот же зритель.

– Туфан, у вас есть опыт работы как в русских, так и в татарских театрах. Русский и татарский театр сильно отличаются – по зрителю, труппе?

– Больше отличия, чем схожести: менталитет разный, язык, религия другая. Русская культура, она более восприимчива к чужой культуре – на русской сцене если поставишь Мольера, Брехта, никто тебя не закидает камнями или помидорами. А если на татарской сцене поставишь что-то, не относящееся к татарскому народу, – такое очень может быть. Главное отличие двух театров в этом. Татарский зритель хочет видеть в театре свою идентичность. Поэтому в татарском театре шекспировские произведения долго жить не могут. Я таких примеров не помню. Есть такие примеры?

– Кажется, в этом театре в свое время Брехт был удачно поставлен и неплохо шел. Может быть, секрет был в том, что в роли Мамаши Кураж была Исламия апа (Махмутова. – Ред.). Вы даже не представляете, как зритель любил Исламию апа. Сама видела, как зрители в фойе до нее дотрагивались – настоящая или нет?..

– Очень хорошие артисты есть, не только в нашем театре, я имею в виду. Я не знаю ни одной постановки мировой классики, которая успешна шла бы на татарской сцене лишь за счет актера.

– Мне кажется, когда на сцене такие артисты, как Исламия Махмутова, Равиль Шарафеев, люди смотрели бы что угодно. Такой артист нужен народу. Я сейчас не знаю в вашем театре таких артистов.

– У нас есть Зуфар Харисов, Артем Пискунов. Их любят.

– Мы начали сравнивать русский и татарский театры.

– В русском театре стерта идентичность. В татарском театре у спектакля есть критерий, татарский он или не татарский, – есть здесь «моң» или нет? В русском театре такого разделения нет.

– Эти критерии не загоняют творца в рамки?

– Наличие рамок хорошо. Их можно расширять. Можно убеждать «это же татарский образ, татарская сцена».

– Если сможешь убедить.

– Да, это тоже надо уметь. А что касается рамок, когда есть берега, чувствуешь себя безопаснее. И есть куда приплыть. Русский театр – это море, океан. У него нет границ, ты можешь утонуть. Здесь есть рамки, ты раздвигаешь, раздвигаешь...

– Наш драматург Мансур Гилязов говорит: «Наши режиссеры жалуются на драматургов. Драматурги есть, и они пишут, у режиссеров нет времени читать их пьесы». Вы читаете пьесы? Сколько произведений современных драматургов прочитали с тех пор, как здесь начали работать?

– Прочитал я несколько. Пьес на самом деле много. Кого больше всех поставили в татарском театре? Обычно это те, кто прикреплен к какому-нибудь театру. Туфан Миннуллин, потом Ильгиз Зайниев. А остальные 30 драматургов пишут по две пьесы в год. Значит, это 50 пьес от 30 драматургов. Они приносят эти 50 пьес или кидают на почту по десять пьес. В этих пьесах по пять-шесть актов, 120-130 страниц. Как я должен это все прочитать? На это ведь нужно время.

Мне кажется, здесь подход должен быть другой. Надо понимать миссию свою и театра, такие вещи «а ля калька Туфан Миңнуллин» уже не проходят. Потому что если нужен такой, я возьму и поставлю пьесу Туфана Миннуллина.

Например, что предлагает драматург? Он должен ставить тему, и через тему должен возникнуть материал. Все привыкли, что материал на первом месте. Но в современном мире это только на четвертом месте. Первое – некая идея. Потом идет цель. То, чего ты хочешь добиться. Потом идут средства. Допустим, ты должен для достижения этой цели сделать пьесу, к этой пьесе сделать выставку, к этой пьесе напишет композитор музыку, вокруг этого события какая-то программа. Потом этот материал дается драматургу. Заказ. Вот это правильный подход.

– То есть драматург должен писать только на заказ.

– На заказ или в лаборатории. Лаборатория тоже не должна быть расплывчатой. Если нет темы, то нам вот эти 150 пьес и придется читать. А это невозможно. Поэтому должна быть определенная тема. Например, «Татары и татарстанцы». Есть драматург Ринат Ташимов, прозаики Шамиль Идатуллин, Гузель Яхина, это татары вне Татарстана. «Татары и татарстанцы» – интересно же было бы? Это уже работа на идентичность. Они могут поднимать национальные темы. Ташимов пишет о сибирско-татарской деревне, и в «Зулейха открывает глаза» или «Городе Брежневе» тоже есть татарскость. Эти авторы ведь тоже ищут свою идентичность, но в стороне от Татарстана. Если кто-то хочет взять эту тему для лаборатории – пожалуйста, от меня тема!

– А сами?

– Может быть, в следующем году...

– Одним словом, я так поняла, что Туфан Имамутдинов не станет читать 150 пьес наших драматургов.

– Да. Прочитать их нереально. Если кому-то хочется поработать с театром, пусть придет и скажет: «Вот у меня есть кое-что, отвечающее вашей миссии. Оно вот о том-то, пожалуйста, прочтите». Это был бы правильный подход, а кидать 150 пьес – неправильно.

– Ну да, если завлит у вас совсем другим занят, в других театрах эти 150 пьес завлит читает, мучается...

– Мой завлит придумал лабораторию и организовал. Сейчас никто так не сидит, не мучается. И не должен.

– Почему для лаборатории взяли тему женщин?

– Для меня эта тема началась с Сагита Рамиева (Туфан Имамутинов выпустил хореографический спектакль по стихотворению поэта «Таң вакыты» в Нижнекамском театре. – Авт.). В его стихотворении есть строка: «Ту яңадан мәгърифәтле анадан» («Будь рожден заново просвещенной матерью»). Потому что на женщину возложена большая ответственность. Она хранительница идентичности. Рустам Минниханов говорит, что язык и культура сохраняются в семье. Это уже не новая тема, еще в ХХ веке началась. Но сейчас на женщин возлагается даже больше, чем на мужчин.

– Какое произведение в нашей литературе и театре ярче и сильнее показывает образ женщины? На ваш взгляд?

– У каждого времени свой образ. Я вот думаю...

– Если возьмем русскую литературу... Драматургия, которая показывает истинно русскую женщину?

– У каждой исторической эпохи свой образ. Если в XIX веке это «Гроза», то в начале ХХ века – «Анна Каренина» Толстого. Какая-то эмансипация. У Платонова есть «Москва». Москва – имя девушки.

– Это была «разминка». Вернемся теперь к татарскому женскому образу.

– У татар какую историческую эпоху не возьми, получается образ упрямой женщины. Наша Сююмбике, если по легенде, велела построить башню и оттуда сбросилась. Конечно, выдумка, но в это верят, потому что это свойственно татарской женщине – она упрямая, непокорная. Это и ее преимущество в то же время. И в произведениях татарская женщина стоит на своем, она не такая, что будет слушаться и подчиняться. И в «Угасших звездах» у татарской женщины есть своя линия. И в поставленном в нашем театре спектакле «Утка очкан күбәләктәй» тоже так. Упрямые, упертые. В других литературах женщина меняется, у нас не меняется.

– Это хорошо или плохо?

– Это, видимо, наша особенность.

– А мужчины?

– Когда женщина у нас подпинывает мужчин – это тоже наша особенность. И то, что в татарской семье женщина главная, тоже наша особенность. Потому что татарская женщина не подчиняется, а русские женщины подчиняются мужу. У нас приоритеты расставлены по-другому, в татарской семье к слову женщины прислушиваются, она имеет равное право принимать решения.

– Эта особенность относится к актрисам? Татарская актриса тоже отличается?

– Каждая идентичность оставляет свой след, в том числе и в профессии. Но у каждой профессии бывают свои функции. В случае артиста есть также и функция подчинения – он должен подчиняться, выполнять то, что говорит режиссер.

– Значит, не отличается?

– Есть норма и этика. Например, в немецком театре актриса может обнажиться, а у нас так не раздеваются, слава Аллаху.

– Ваши актрисы не будут раздеваться никогда?

– Нет. А зачем это нужно? Лично мне не недо. Я в своей практике никогда актрису не раздевал. И актеров полностью не раздевал. Если надо, чтобы он выглядел голым, надевает что-то телесного цвета, и нормально.

– А если другой приглашенный к вам режиссер это сделает...

– Нет, я бы не согласился. Ой, если в эту тему углубимся, все внимание будет только к ней. Я не согласен и с тем, чтобы наших актрис раздевали другие. У меня есть своя миссия. А в голом теле нет идентичности. Есть только цвет кожи. У цвета кожи нет другой идентичности, чем показывать расу.

– Вы будете ставить спектакли в других театрах? Найдете время, если будет интересный проект?

– Я отказался от предложений театров вне Татарстана.

– Ради театра?

– Ради театра. Если у меня есть поставленная цель и миссия, для достижения результата в первую очередь надо это выполнить. Поехать в театр где-то не в Татарстане, поставить спектакль на русском – это будет краткосрочный результат. Это будет один из многих спектаклей. А мне надо работать комплексно, должна появиться экосистема. Работа должна быть связана с национальной идентичностью. Как бы странно ни звучало, должна идти работа по закрыванию.

– Театр Тинчурина и так никогда открытостью не отличался.

– Закрыться от прошлого, от своей идентичности. Был здесь разношерстный репертуар. Разные драматурги из разных стран. Это другая форма закрытости, тоталитарная форма. Абсолютистская форма. Закрыта от всего, от фестивалей, у меня есть свой мир. Семейный клановый театр.

– Вы с этой формой покончили, да?

– Сейчас я режиссер, приглашаю того же Сардара, не навязывая ни одного артиста. Смотрит сам, я не хочу никого обижать. Это было бы несправедливо и по отношению к режиссеру, и в отношении артиста. Единственное, если у тебя есть сомнения, ты можешь сказать, что ты от этого артиста хочешь. Если ты хочешь, чтобы с этим артистом было меньше проблем, чтобы он меньше вопросов задавал, потому что у тебя мало времени и так далее, то бери этого артиста. Если ты хочешь, чтобы он более ярко сделал, то бери этого. Я могу это посоветовать. Поэтому он с каждым встречался, с каждым разговаривал. Это не значит, что он на сайт зашел и выбрал по фотографии и списку спектаклей с участием этого артиста. Много играет – значит, хороший артист, мало – значит, плохой. Он с каждым встречался, каждого выбирал.

Я не говорю – возьми этого, он мало играет, займи его лучше. Если режиссер выбирает, это его воля. Чтобы потом он мне не сказал: «Ах, ты мне его дал, а он оказался совсем не годный».

«Хотим сделать так, чтобы молодежь почувствовала себя на месте стариков»

– Что будете ставить в ближайшее время?

– Снова позовем Сардара Тагировского, он поставит «Принцессу Турандот», может быть. По Камским Полянам будет экспериментальный спектакль (о недостроенной Татарской АЭС. – Ред.), еще в прошлом году было объявлено – начинаем делать. Если дадут денег на «Идегей», его начнем. Позвали Рауфа Сюняева из Лондона. Он приедет в апреле. Ильнур Гарифуллин тоже собирается поставить спектакль, они начали работать с драматургом Булатом Минкиным.

– Чем привлечете молодежь, которая ходит по «Пушкинской карте»?

– Думаем выпустить мюзикл с рэп-командой «Иттифак». Если будут деньги...

Делаем еще два проекта. Есть такой парень Фанис Мингараев, он работает в мечети «Ярдэм». Он незрячий, мы с ним познакомились два года назад, он приходил на какую-то лекцию. Хочу, чтобы он экскурсию проводил по театру. Поэтесса Миляуша Гафурова пишет текст. В этом здании ведь работал и оперный театр, и Камаловский, теперь наш театр. Будет исторический текст.

– Почему именно незрячий? Вы закладываете в это какой-то смысл?

– Многие театры не знают, куда идут, идут на ощупь. И тут прослеживается история татарского театра. И вот к 22 году пришли, и такая слепота. Дальше своего носа никто не видит, поэтому у нас гид такой.

– Если уж коснулись темы истории, Тинчуринский театр долгое время пытался как-то уйти от влияния периода передвижного театра в своей истории. Как вы относитесь к этой особенности Тинчуринского?

– Передвижной театр – это просто новый формат. Например, наш проект «Яшьләр дөньясы» («Мир молодежи») будет проходить за пределами театра, получается, передвижной. То есть не тот старый формат, а новый формат. Это наш второй проект, мы его собираемся сделать с Министерством молодежи РТ. Сами видим – нация стареет, очень много старшего поколения. Молодежь им в транспорте места не уступает, через дорогу перейти не помогает, сумку никто не донесет. Поэтому хотим сделать так, чтобы молодежь почувствовала себя на месте стариков. Если Министерство по делам молодежи возьмется за проект – купит двадцать «костюмов старости» – мы готовы написать пьесу. Но спектакль будет по городу. С темой старения и на татарском языке. И может, на русском, в переводе. Можно будет по «Пушкинской карте» продавать. В этих костюмах молодежь будет чувствовать себя стариками, понимать, как это тяжело. Что ты ногами шаркаешь, тебе говорят – «Давай быстрее!», а ты не можешь, физически не можешь. Костюмы будут сжимать тело, суставы, снижать зрение, и ты на физическом уровне поймешь, как это тяжело быть старым. Вот такой проект.

– Интересно. Одним словом, вы будете создавать пьесы под определенную идею.

– Пьеса должна подходить моей миссии. Придет другой режиссер, моя концепция ему, может, не понравится. Но пока я здесь, будет так.

– Вы интересуетесь жизнью других театров?

– Да. Я же в прошлом году был в комиссии «Тантана». Все эти пьесы посмотрел. И пришел к такому выводу: у многих нет видения. Куда дальше идти. Какую тему закрывать.

– Куда же им идти! К «Золотой маске», конечно. У вас «Золотая маска» тоже остается целью?

– Она мне интересна только как фестиваль, фестивальная жизнь. Например, и «Дәрдмәнд», и «Сак-Сок» там не прошли. Потому что они просто не помещаются в их критерии. Они не могут понять – это акция или это театр? Но мы работаем не только на этот фестиваль.

– Тинчуринский театр начнет жить активной фестивальной жизнью, так?

– Не могу так сказать. Если бы у нас были прикормленные критики, которые ездят по другим фестивалям и у них есть своя база данных. Позвонить: «Ты же председатель фестиваля, я же тебя кормил и поил и казылык дал на дорогу. Возьми на фестиваль». Такой базы нет, и это нам и не надо.

– Ваш театр в прошлом году тоже пробовал кормить эчпочмаками. Толку только не было.

– Видимо, одних эчпочмаков не хватило.

– То есть особой лояльности от критиков не ожидаете?

– Нет. Потому что большинство не понимает, что такое национальный театр.

– А национальный эчпочмак едят с удовольствием...

– Да. Досыта. В национальных республиках есть театральные критики, понимающие национальный театр. С ними наладим связи.

– Сколько времени вам потребуется, чтобы выполнить свою миссию в театре, и привести театр в то состояние, которое вы сами себе представляете?

– Думаю, один президентский срок. 4 года. Я же живу по старой Конституции.

– Значит, за четыре года Туфан татарам сделает новый национальный театр.

– Да.

– Туфан, но у нас ведь так – если ты всей своей командой это все-таки сможешь сделать, то Туфан будет молодец, а если не сможешь, наш народ будет ругать министра культуры, якобы Ирада Хафизяновна выбрала не ту кандидатуру, неправильную...

– Понимаю. Спасибо тем, кто привел меня сюда и дал возможность работать. Не тот, кто сделал, а тот, кто дал возможность работать, станет победителем.

Рузиля Мухаметова, milliard.tatar
перевод с татарского