Рустем Шамсутов: «На гербе Казани — не Зилант»

«Искусство в целом должно нести свои смыслы. С архитектурой немного сложнее»

– Рустем Ильшатович, кем вы себя больше ощущаете – архитектором и преподавателем, художником, мастером народно-художественных промыслов или искусствоведом и организатором выставок?

– На самом деле, все эти, казалось бы, разные области деятельности и творчества тесно взаимосвязаны. Изучение татарского языка на татфаке в КГУ и зубрежка арабских текстов, обращение к теме татарского шамаиля и философии исламского искусства сформировали мое творческое кредо и «тюрко-татарскую» тему в моем искусстве. Все-таки ведь главная задача художника – найти в творчестве себя, свое «я» и суметь донести свои мысли до зрителя. Искусство должно о чем-то говорить, нести свои смыслы.

С архитектурой немного сложнее – она завязана на вкусах заказчика, материальных ресурсах и технических возможностях. Но и архитектура в идеале должна основываться на некой философии или мировоззрении.

– Как вы, кстати, попали в МАРХИ? В Казани ведь был и есть свой вуз — КИСИ, ныне КГАСУ, в котором вы сейчас и работаете?

– В то время, а это 80-е годы прошлого века, студентов забирали в армию. Я поступил в КИСИ на архитектурный факультет, после второго курса ушел в армию, после армии забрал документы и поступил опять в МАРХИ на 1-й курс, пройдя перед этим подготовительные курсы. Наверное, это был самый рискованный шаг в моей жизни, но мне повезло.

– А почему вы, имея диплом МАРХИ, вдруг решили поступать на татфак КГУ и заняться там изучением арабского языка?

– Это были уже 90-е годы – время поиска себя и точки опоры, время обращения людей в сторону духовных ценностей. И время осознания важной роли знания родного языка в формировании личности и в конечном итоге творчества. Я начал с курсов татарского языка в Москве и Казани и волею случая (а все случайное, как известно, есть непознанное закономерное) попал в эпицентр этого процесса – на татфак КГУ.

– Не считаете это время потерянным для творчества?

– На самом деле, это был важный период формирования меня как художника. Ведь главное в творчестве, повторюсь, это посыл, умение донести до зрителя определенную мысль. А для этого нужна точка опоры. Для многих людей в советское время такой опорой служила идеология коммунизма, идеология партии. Я же, благодаря учебе на татфаке, нашел свою тему, связанную с историей тюрко-татарской письменности.

Ведь тексты древности – когда грамота была уделом немногих, содержат, не побоюсь этого слова, квинтэссенцию мудрости, которую народы обретали на протяжении их тысячелетних рефлексий и анализа. Поэтому возвращение к родному языку и духовным основам – лично для меня это очень важно, это путь к своему «я». И этот долгий «путь» так или иначе отражается в моем творчестве.

«В человеке заложена программа, а его мозг – своеобразный биокомпьютер»

– А нельзя было сократить этот путь? Без учебы на татфаке КГУ?

– Интересно, что первые образы на восточную тему, связанную с преданиями и легендами татарского народа, стали рождаться в моей голове во время той самой зубрежки текстов на арабском языке. Все тетрадки по арабскому языку были исписаны эскизами и зарисовками будущих картин.

Видимо, мозг, испытывая определенный стресс от зубрежки арабских фраз, «проснулся» и стал генерировать определенные образы. Зачастую это было так навязчиво, что приходилось откладывать в сторону тетради и браться за кисть, потому что это было сильнее. Так что филолог из меня не получился.

Я думаю, что в каждом человеке заложена некая программа и мозг человека – это своеобразный биокомпьютер, в котором заложен определенный алгоритм. Видимо, зубрежка текстов привела в моем случае к запуску этой программы. И, видимо, этот запуск был предопределен свыше.

– Программу при желании можно и поломать, разве нет?

– Слом программы ведет к сбою. Скажем, если тот или иной человек спивается или заканчивает жизнь как-то трагически, то это, скорее всего, говорит о том, что он не реализовал свою программу.

И наоборот – у всех, наверное, возникали в жизни ситуации, когда все как бы случайные события складывались вдруг в одну логическую цепочку, как бывает на дороге, когда на всех перекрестках, по которым ты едешь, горит зеленый свет. Это значит, что выбранное направление правильное.

– Этот путь вы считаете пройденным?

– Он бесконечен. Но вот без этого ощущения важности языка в формировании национального самосознания, моего личного в том числе, нашей памяти об утерянном вместе с арабским алфавитом нашем «культурном коде» – не получилось бы и моего самовыражения в различных формах моего творчества. Ну или оно было бы безликим.

– Многие знают вас по вашей книге – «Слово и образ в татарском шамаиле: от прошлого до настоящего», изданной в Казани в 2003 году и отмеченной Республиканской премией имени Б. Урманче в области искусствоведения. Вы первый, кто защитил диссертацию на эту тему?

– Наверное, можно так сказать. Просто для анализа этого вида искусства нужно знание как филологии, так и искусствоведения. И вот итогом всей моей учебы в КГУ и параллельной ей научной деятельности в ИЯЛИ им. Г. Ибрагимова Академии наук РТ стал мой «бестселлер» – первый научный труд, посвященный искусству шамаиля. На самом деле, он появился благодаря терпению и стараниям моих учителей – преподавательнице арабского и старо-татарского языка Лене Калимулловне Тазиевой и доктору искусствоведения Гузель Фуатовне Валеевой-Сулеймановой.

«Мечеть Кул-Шариф XVI века представляю себе как полихромный объем, украшенный мозаикой, цветной плиткой и смальтой»

– А как же архитектура?

– В то время, в 90-х годах, было сложно найти работу по образованию – было не до строительства и архитектуры. Но когда объявили конкурс на проект мечети Кул-Шариф, я решил погрузиться в этот проект с головой. Для меня этот конкурс был очень важным – я чуть было не бросил КГУ, но руководство пошло навстречу. В результате наш проект занял второе место, что для бывших студентов (в команде нас было двое, с моим одногруппником из МАРХИ Игорем Маркиным) было неплохим результатом.

К архитектуре я вернулся в итоге в форме преподавателя основ архитектурного проектирования в КГАСУ, и это тоже творчество. И хотя мои студенты – это учащиеся первых двух курсов, работать с ними интересно. Попадаются по-настоящему талантливые ребята, с которыми мы по возможности пробуем участвовать в различных конкурсах. Место так называемой бумажной архитектуры в общей картине развития архитектурной мысли очень важно и значимо.

– Главный архитектор Кремля Рустем Забиров, кстати, рассказывал в интервью нашему изданию, что ему нравился ваш проект мечети Кул-Шариф. В конкурсной комиссии его для простоты называли «лампочка» – из-за шарообразного купола.

– Здесь нужно уточнить, что в этом конкурсе было два тура и то, что вы называете лампочкой (там купол макета мечети был сделан из лампочки), было заявлено в первом. Этот вариант запомнился своим ярким образом – с цветными башнями-минаретами и шарообразным куполом.

Мечеть Кул-Шариф XVI века я так и представляю себе – это некий полихромный объем, состоящий из различных элементов, богато украшенных мозаикой, цветной плиткой и смальтой. Что-то очень похожее на собор Василия Блаженного в Москве, только другой формы, конечно. Это известная теория, что собор возник после взятия Казани как аллюзия на мечеть Кул-Шариф.

Во втором туре мы постарались максимально вписать объем мечети в абрис двора Юнкерского училища и окружающую среду. Таким образом, перед ней образовалось большая площадь, по аналогии с соборными городскими мечетями исламского мира. Этот вариант и занял второе место.

– У вас не было мысли поучаствовать в конкурсе проектов казанской Соборной мечети?

– Была, но, к сожалению, сейчас изменились условия участия. Фактически все превратили в закрытый конкурс, отбор участников идет по именам и регалиям. Наверное, могло бы получиться что-то интересное, но нашу команду отсеяли при отборе участников – не прошли кастинг.

– А что думаете о том проекте, который сейчас выступает как фаворит?

– О «кубике на воде»?

– Да.

– Думаю, что это очень интересная идея и современная архитектура, с потрясающей лаконичной формой, конструкцией, светящейся изнутри. Подобное здание, безусловно, обогатило бы архитектурную среду нашего города. Но в данном случае в этом кубе было бы логичней разместить, например, музей современного искусства.

«Мечеть в Болгаре должна отличаться от мечети в Казани»

– Помимо того конкурса каков ваш самый выдающийся результат в области архитектуры?

– Есть построенное здание на улице Пушкина в Казани, там раньше были часы – я участвовал в эскизном проекте. И много интерьерных проектов – эта сфера не требует лицензии и многочисленных согласований. Отдельно можно упомянуть конкурс на памятник Ш. Марджани – его я представил в форме столпа, увитого цитатами из его научных трудов.

Но самым значимым и, так сказать, воплощенным в жизнь получился интерьер фойе в школе для одаренных детей в поселке Богатые Сабы, реализованный в 2014 году, с разработанным мною монументальным панно все с той же темой – истории татарской письменности.

Это панно, включающее в себя фрагменты тюркских рун, арабской графики, латиницы и кириллицы, выполненное в керамике, смальте, керамогранитного материала «Архскин» и мозаики, было выполнено при заказе и финансировании Фонда Исмаила Ахметова. Каждому периоду соответствовал свой материал. Там есть и мои панно, с тюркскими рунами на глиняных плитках. Интерьер попал на страницы сайта Archi.ru, что само по себе престижно, и был отмечен Республиканской премией им. Б. Урманче.

– Что значит «татарское» в архитектуре в вашем понимании?

– Я могу перечислить только слова-триггеры, эдакие зацепки, которые могли бы помочь мне раскрыть концепцию татарской идентичности: полихромность, орнаментальные решетки и многослойность, башни-минареты и восточные купола, каллиграфия, хасите (женское украшение), эчпочмак (смеется).

Интересно, что эти триггеры проявляют себя во всех сферах национального искусства и культуры. Многослойность, например, ярко выражена в национальной одежде. Этот же принцип «многослойности» из различных цветов я стараюсь применить в своих художественных картинах, когда формирую фон. Даже если первые слои затираются, они все равно дают свою энергетику. Или «хасите» – общий приглушенный фон с отдельными вкраплениями ярких акцентов. Этот прием я люблю использовать в живописи. И так далее.

И лично мое восприятие татарской культуры – это некий набор цветных орнаментов, состоящих из различных фрагментов, подобно мозаичным панно Антонио Гауди.

А все остальное в формировании архитектурного облика должно подсказать конкретное место, история этой земли. Мечеть в Болгаре, например, должна отличаться от мечети в Казани и т.д.

«Подпитку своему творчеству чувствую только в Казани»

– Во время учебы в МАРХИ у вас были поездки в Голландию по студенческому обмену. Не жалеете, что не остались тогда в Голландии?

– Творческие поездки дают очень многое для обогащения профессионального багажа. Но вот подпитку своему творчеству я чувствую только в Казани – даже не в Москве, где прошли мои самые насыщенные разными яркими событиями студенческие годы. Казань – идеально комфортное место для моего творчества, оно меня питает и заряжает, здесь я чувствую себя на своем месте, здесь я сформировался как художник.

– Как вы пришли к живописи?

– Художественная школа в Казани, уроки живописи в КГАСУ и МАРХИ, практика на Арбате, где я тоже успел порисовать портреты. Не могу похвастаться, что это получалось всегда хорошо. Это было время крушения «железного занавеса», «ветра» перестройки, гласности и ускорения – художники неплохо зарабатывали своим творчеством и это служило тогда хорошим стимулом для молодых студентов.

Позже, во время учебы на татфаке КГУ появились мои первые картины уже на свою тему: «Кисекбаш», «Аль Бурак» и «Сююмбике» (последняя картина была закуплена НКЦ «Казань»). Тогда же появились мои первые персональные выставки, я вступил в Союз художников Татарстана.

– И каков лейтмотив вашего художественного творчества?

– У Олжаса Сулейменова есть замечательное стихотворение, начинающееся словами:

«Язык отцов, язык тысячелетий

Ты временем, как глина, обожжен…»

Все цитировать не буду, только последние строки:

…И как меня судьбою б ни вертело,

Клянусь тобою – я к тебе приду.

Так из далеких и счастливых странствий

Приходит сын к забытому отцу,

Приходит в ярком, дорогом убранстве,

В начале жизни или же концу.

Вот это стихотворение, наверное, отражает все мои искания – возвращение к родному языку и духовным ценностям, питавшим наш народ на протяжении всех веков его существования.

«Татарская» тарелка – очень интересная сувенирная тема»

– Многие знают вас как специалиста и художника, занимающегося искусством шамаиля. Вы продолжаете это направление?

– Обращение татарских художников к арабской букве не случайно – для нас это символ истории нашей письменности, вобравший в себя основы религии и народного искусства.

Не стало исключением и мое творчество. Одна из таких картин, «Сотворение Мира» попала на обложку моей книги. Это работа с изображением начальных слов Корана – Басмалы – повествующая о рождении Мира из точки. Эта же картина послужила основой для панно на стене Соборной мечети в Нижнекамске. Многие мои арабо-графические произведения хранятся в Национальном музее РТ, НКЦ «Казань».

Но меня вдохновляет и доисламский период – эпоха тюркских рун и великих переселений тюркских народов. Там были потрясающие художники, оставившие прекрасные творения – на серебряных блюдах, ювелирных украшениях, коврах, оружии и пр. И это великое наследие, сформировавшее и нашу, татарскую культуру, наше самосознание, менталитет нашей нации – оно очень влияет на мое творчество.

– В 2021 году вы стали победителем Республиканского конкурса «Ремесленник года» в номинации «Реконструкция». Расскажите о вашей деятельности как мастера народных промыслов.

– На самом деле, тема развития национального сувенира очень важна для нашей республики. И наше Министерство культуры прикладывает в этом направлении немало усилий. Эта все та же тема идентичности. И именно сувенир должен стать в итоге лицом нашего города – он должен и отражать национальную культуру, и быть доступным по цене для всех туристов.

Это очень сложная и интересная для художника задача. Удалось придумать сувениры, объединяющие и арабскую графику, и шамаиль, и тему «татарской» тарелки, и уникальность ручной работы. «Татарская» тарелка – это отдельная, очень интересная сувенирная тема. «Свои» тарелки есть у всех восточных народов – в узбекском искусстве, например, тарелки по своему узнаваемому оформлению делятся даже по регионам и школам. И, конечно, требуется определенное время для формирования своего канона.

Все эти творческие эксперименты и авторские изделия – до закрытия в 2021 году «Галереи татарского шамаиля» в мечети Кул-Шариф – достаточно успешно демонстрировались на наших выставках. Многие из этих изделий не раз завоевывали престижные места в Республиканском конкурсе на «Лучший товар года» – в номинации народно-художественных промыслов. На многих моих плитках и тарелках все та же тюрко-татарская тема.

Уверен, что в ближайшем будущем у наших мастеров и ремесленников должно появиться в городе свое место для реализации своих товаров – без этого развитие национального сувенира и народно-художественных промыслов невозможно.

«Зиланта все время путают с Симарглом»

– Давайте поговорим о ваших последних картинах. Они у вас довольно мрачные. Вы сами писали в соцсети о картине «Возвращении Зиланта», например, что это навеяно современной эпохой и что она — о бесконечном круге зла.

– Тема Зиланта – моя любимая. Появилась целая трилогия: «Сон Зиланта» (картина была удостоена дипломом на республиканском конкурсе «Саумы, Казан!» в этом году), «Изгнание Зиланта» и «Возвращение Зиланта».

Зиланта все время путают с Симарглом, трехморфным чудо-зверем, состоящим из трех частей (животного, птицы и змеи) и попавшим на древнюю землю Болгара еще со скифскими племенами, и уже потом, через болгар, в пантеон языческих богов князя Владимира. Удивительно, но Симаргл уцелел и при исламе, более того, оказался на знаменах Казанского ханства, позже он появился на гербе Казанской губернии и в конечном итоге на гербе Казани. Экскурсоводы называют его Зилантом, хотя это именно Симаргл. А Зилант – это крылатая змея, которую казанцы, по преданию, загнали на Зилантову гору, подожгли и она улетела.

Идея первой части этого диптиха – «Изгнание Зиланта» – была навеяна фильмом «Убить дракона» Марка Захарова. Там, как известно, речь о том, что ничего не изменится, пока дракон у нас в головах. А вторая часть этой драмы – «мрачная фантазия» на тему «возвращения» Зиланта – родилась у меня еще в 2021 году. Видимо, у художников развито некое предчувствие. Эти картины – метафоры. И один из посылов этих метафор – напомнить казанскому «благополучному» зрителю о том, что в мире еще очень много горя и нужно об этом помнить. Они призваны вызвать тревогу. Кажется, мне это удалось. Сейчас в голове появилась целая серия подобных картин-метафор – нужно успеть их воплотить.

– У вас вообще еще много невоплощенных намерений?

– Из невоплощенного – еще много чего! Например, создание Музея истории тюрко-татарской письменности, где через знаки письма различных алфавитов и коммуникации можно было бы отразить и развитие национальной культуры и искусства. Эта идея родилась у меня еще в период работы в ИЯЛИ.

Еще – дописать вторую часть своей книги, про современное арабографическое искусство в Татарстане. Это очень интересное и разнообразное по форме явление. Проект мечети – верю, придет время и для этого. Наконец, организация персональной выставки – у меня есть что сказать моему зрителю.

Руслан Хайбуллин