Рахман Шафигуллин: «Не скрываю, что я “кремлевский соловей”»

«После этого понял, почему так люблю черный хлеб с молоком и грудастых женщин»

– Я не скрываю, что я «кремлевский соловей». Всю жизнь проработал на укрепление Татарстана, – предваряя разговор, замечает наш собеседник. – В конце 80-х – начале 90-х каждый хотел принести пользу республике. Посмотрите, как она сегодня процветает, в этом есть и наша заслуга.

– Рахман Галимович, к тем временам еще вернемся, а начнем все-таки с более ранних. Вы недавно рассказывали в ваших соцсетях о том, как в 15 лет приехали в Казань за хлебом на пароходе из Рыбно-Слободского района. Вы ведь там и родились? Что можете вспомнить о своем детстве? И почему за хлебом поехали аж в Казань?

– Да, было такое – собранный урожай деревня отдавала государству, а в сельских магазинах почти ничего не было. За хлебом мы обычно ездили в Чистополь, все-таки поближе, всего 20 километров. А я поехал к брату, который учился в Казанском ветеринарном институте. Это было в августе 1964 года, прямо перед приездом Никиты Хрущева в Казань. Все это я описал в своей первой повести «Дождливый август», ее напечатали в татарских газетах, она вошла в мои книги. Наверное, это мое самое удачное произведение.

А в деревню вернулся с 50-килограммовым мешком пшеничной муки.

– А, так вы за мукой ездили?

– Вообще-то за хлебом. Просто один знакомый каким-то образом раздобыл муку через друзей. Помню, как поднимался с ней от пристани в гору в Рыбной Слободе. Там подъем больше километра, каждые 50 метров скидывал мешок и отдыхал (смеется). Ну, мальчик был еще все-таки.

Хлеб до сих пор очень люблю, особенно черный и с молоком. Дело в том, что когда мне было полтора месяца, маме, как и всем, дали в работу 25 соток ржи. Жать, вязать снопы, потом из снопов делать «бабки». Полтора месяца я рос нормально, а потом у мамы в один прекрасный день, через неделю тяжелой работы, пропало молоко. Ну что — я плачу и плачу. У мамы безвыходное положение. Она собрала несколько колосьев, разжевала зерна, сцедила на них немного своего молока, сунула мне в рот этот имезлек (соска, – прим. Т-и). И отнесла подальше, в тележку положила, чтобы плач не мешал работать. Вечером, когда вернулась, я весь хлеб уже высосал и как будто разговаривал, ругал кого-то (смеется). Это мне потом соседка рассказала. После этого я понял, почему так люблю черный хлеб с молоком и грудастых женщин (смеется).

Ну, деревенские дети тогда вот так росли, эш арасында (между делом, – прим. Т-и). Плачет — соску в рот, описался — сам высохнет.

– Как трава росли.

– Да, сами по себе. С папой, помню, не пропускал ни одного колхозного собрания. Ну и впитывал в себя все это. Вообще я хотел стать художником, еще с малых лет рисовал, но это не каждому дано. А потом начал писать стихи и понял, что из слов можно делать ожерелья. По характеру я был немного грубоватый, резковатый, может, поэтому захотел стать журналистом. Уже в 7-м классе начал писать заметки в районную газету.

«Все можно стерпеть, но когда задевают твои национальные чувства, это очень низко»

– Почему же вдруг оказались в Воркуте?

– Хотелось почувствовать себя взрослым, добиться чего-то. Поэтому после восьмилетки поехал к другому брату, который работал шахтером в Воркуте. Там у него комната 18 квадратных метров, семья, двое детей, год у него прожил, потом переехал в общежитие. Думал, за год закончу 9 и 10 класс и поеду в Казань поступать в университет. Но не получилось, прожил там четыре года.

Всегда говорю, что душой родился в Воркуте. Да, я из татарской деревни, деревенский мальчик, очень люблю природу и все такое. Но воспитание я получил другое. Потому что тогда Воркута была котлом народов, народностей и разных судеб, и все это на меня, конечно, повлияло. Сначала я был столяром-станочником, и моим учителем был литовец Алексеюс Василяускас, отсидевший 25 лет. Были там и украинцы, эстонцы, сосланные немцы, другие национальности. Коми, естественно. Они меня, пацана, как бы взяли на воспитание, даже оценки в дневнике проверяли.

В общежитии у меня было два друга старше меня, уже с высшим образованием, оба евреи – Лева Балакин и Стасик Баринов. Они как братья мне, понимаете. Еще был Георгий Наниев, который сосватал меня заниматься греко-римской борьбой. Я впитал от них все доброе, что только мог получить. Занимался борьбой, сразу стал чемпионом города, потом республики, получил первый разряд. Драться тоже приходилось, конечно.

– По какому поводу, например?

– Был, к примеру, такой случай: отмечали День комсомола в ресторане в поселке Горняцкий. Это 67-й год, мне 17 лет. Вышел в туалет, там компания, среди них мужик такой, с наколками. Дай закурить, говорит. А я не пил, не курил. Не курю, говорю. Он: «Узкоглазый, ты че! Татарин, что ли? Неси, сказал». И замахивается на меня. Ну, я тоже замахнулся. Их пятеро было, они могли меня затоптать, но появился какой-то высокий мужчина, он мне помог, мы их упаковали. Он мне по-татарски говорит: «Энекәш, кач» («Беги, братик», – прим. Т-и), и я убежал в общежитие.

Разные были случаи, и за девушек приходилось драться, но со временем понял: все можно стерпеть, но когда задевают твои национальные чувства, это прямо очень низко. Назвали-то меня, кстати, на самом деле Хабибрахманом. А в документах написали «Хабрахман». Такого имени не существует, поэтому в литературе и журналистике я Рахман. В Воркуте и в армии понял, что надо было поменять имя. Непросто быть среди русских людей Шафигуллиным Хабрахманом Галимовичем (смеется).

«Должен был стать военным корреспондентом или кандидатом исторических наук»

– Что было после Воркуты?

– В Воркуте я окончил горно-механическую школу, получил специальность шахтного электрослесаря. И до сих пор считаю, что это мой главный диплом. Профессия электрика очень помогла. И когда дом строил, и когда в Ленинграде жил. Но это было потом, а после Воркуты я отслужил на Дальнем Востоке. Первый год сапером, на втором писал в дивизионную газету «Во славу Родины» о своих сослуживцах. Я же уже определился, что буду журналистом. В Сыктывкаре окончил заочную школу начинающих журналистов при газете «Молодежь Севера», выполнял их задания, держал связь с «Татарстан яшләре», рыбнослободской районной газетой «Октябрь юлы», писал в журналы.

После срочной службы пригласили военным корреспондентом в «Во славу Родины». В принципе, хорошая перспектива, капитанская должность, должны были направить во Львовское высшее военно-политическое училище. Но я подумал, подумал… Нелегко все-таки татарину Шафигуллину там кем-то стать. И потом, я уже познакомился в Казани с девушкой, моей будущей женой, меня пригласили корреспондентом в ту самую газету «Октябрь юлы». Женился, жена переехала ко мне в Рыбную Слободу. Два года жил там, потом поступил на факультет журналистики Казанского университета.

Наверное, какое-то доверие заработал, к тому же был активный парень, поэтому меня направили в ленинградскую Высшую партийную школу на отделение печати, радио и телевидения. В Ленинграде у меня родился сын, поэтому по вечерам работал электриком на студии «Леннаучфильм». Там изучил съемочный процесс, тоже потом очень пригодилось.

Должен был стать кандидатом исторических наук, дипломная работа у меня называлась «Роль печати Ленинградской области в укреплении трудовой дисциплины». Изучил выпуски двух районных газет, городской газеты и «Ленинградской правды» за 25 лет. Научным руководителем у меня был Александр Моисеевич Синицкий, тоже еврей по национальности, а жена у него была татарка. У нас были добрые отношения. Он переехал из Казани, где преподавал в университете, был, кстати, учителем Фикрята Табеева.

Но меня отозвали – в обкоме предложили ехать в Набережные Челны. В 1976 году образовался Тукаевский район и вместе с ним татароязычная газета «Якты юл», куда меня пригласили на должность заместителя редактора. Мне было 27 лет, а там работали поэты, прозаики, нужно было быть связующим звеном в коллективе, когда редактор отсутствовал. Ну, я умею разговаривать, договариваться, могу, если надо, по столу постучать.

«Через три месяца он в белой горячке выпрыгивает из окна обкомовской больницы»

– В 1984-90 годах вы заведовали корпунктом Гостелерадио в Челнах. А потом, что интересно, этот корпункт стал конкурентом вашего «Чаллы-ТВ», так?

– Нет, конкурентами они не были. Гостелерадио – это Государственный комитет по телевидению и радиовещанию. Там мы снимали сюжеты на «Кинор» (киносъемочные аппараты советского производства, – прим. Т-и), на 16-миллиметровую кинопленку. За шесть лет я подготовил 100 телевизионных программ и сотни сюжетов. Это тоже не так просто. Производство на КамАЗе надо было знать на уровне старшего инженера. Кроме КамАЗа, освещали еще «Нижнекамскшину», «Нижнекамскнефтехим», Татарскую АЭС, Камский тракторный завод, где должны были выпускать легкие танки. 100 телепрограмм – это все равно что 100 книг различной тематики. Все это я изучал, владел материалом. Это тоже стало подъемом для меня как в творческом плане, так и в плане мышления. Там уже другие требования, другой кругозор.

Конечно, 99 процентов того, что мы выпускали, можно назвать позитивом. Мы рассказывали о тех, с кого надо брать пример. Хотя фактура была самая разная. Например, в 1984 году нужно было подготовить телепередачу на татарском языке о жатве в Актанышском районе. Прежде я в этом районе не бывал и думал, что это какая-то дыра. Но увидел процветающую территорию – дороги хорошие, вдоль трасс деревья посажены. Первым секретарем райкома был Махмут Самигуллин. Крепкий такой мужик, район впереди по всем показателям…

И вдруг там решили поменять руководителя на известного потом многим Халяфа Низамова. Как избавиться от Самигуллина? Поили водкой каждые четыре часа. В одном колхозе пьянка, в другом, в третьем и так далее. И через три месяца он уже в белой горячке и в августе 1984-го выпрыгивает из окна обкомовской больницы. Мне было дико это слушать. Вроде свои же, татары — как так можно, убить человека фактически. А вот убивают, оказывается. Я описал это в художественной повести «Әфәт» («Беда», – прим. Т-и), только фамилии героев изменил.

– А чем не устраивал Самигуллин?

– Тем, что был пришлый. Он из Черемшанского района. А Низамов свой, актанышский. Но я это к тому, что сегодня я могу сесть и написать книгу, например, о КамАЗе, так хорошо его изучил. Или о Татарской АЭС, о том, почему ее начали строить.

«Батенчук хотел построить Татарскую АЭС между Челнами и Нижнекамском»

– Почему, кстати?

– Я задавал этот вопрос [начальнику «Камгэсэнергостроя»] Евгению Никаноровичу Батенчуку. Он ответил – а ты что сделал бы? 96 тысяч строителей «Камгэсэнергостроя» должны работать, должны жить, им нужны объемы, рабочие места. Хотя ТЭЦ КАМАЗа была загружена всего на 47 процентов, энергии и тепла более чем хватало.

Раис Беляев (в 1969-1984 гг. – первый секретарь Набережночелнинского горкома партии, в 1984-1987 гг. – третий секретарь Татарского обкома КПСС, – прим. Т-и) рассказывал мне в 1990 году, когда был депутатом Верховного Совета ТАССР: «Сидим как-то с Батенчуком, он говорит: «Давайте Татарскую АЭС построим между Набережными Челнами и Нижнекамском. Во-первых, транспортные расходы уменьшатся, во-вторых, АЭС будет обеспечивать энергией Челны и Нижнекамск». Я говорю: «Евгений Никанорович, вы в своем уме? Вы что делаете?»

Вот так. Судьба наших городов приезжих, конечно, не очень интересовала. А Раис Киямович был действительно легендарный человек, личность, таких людей очень мало. Большую работу организовал, с союзными министерствами взаимодействовал. Он же, как первый секретарь горкома, обеспечивал стройплощадки кирпичом, монтажными материалами, окнами, а всего этого в стране не хватало. Москвичам-то что, они приехали и уехали. Спрос с него, с Раиса Киямовича.

– «Чаллы ТВ» довольно быстро стали популярной телекомпанией в Челнах. Почему, как вы думаете? Потому что вы стали показывать «деловые понедельники», на которых Рафгат Алтынбаев (глава администрации Набережных Челнов в 1990-1999 гг., – прим. Т-и) отчитывал подчиненных?

– Нет, конечно! Я в марте 1990 года избрался депутатом городского совета народных депутатов, был членом президиума, председателем постоянной комиссии по печати и гласности. И вот мы втроем с Хайдаром Фаварисовичем Галяутдиновым и Раисой Петровной Романовой уговаривали депутатов сделать Алтынбаева мэром. Это мы его сделали. Просто Талгат Мидхатович Абдуллин, на которого мы рассчитывали, не прошел.

– Почему?

– Потому что тогда было два лагеря – «татарлар» и либерал-демократы. Вторая половина его и не допустила. Я не считаю, что Алтынбаев бездарный, но его приход – дело случая.

Знаете, Набережные Челны в 1985-89 годах — это, как татары говорят, «Ак шәһәр», «Белый город». В духовном плане белый. Люди, в том числе татары, собрались там с доброй целью, чтобы строить свой город. Но ничего татарского там фактически не было, поэтому образовалось сильное национальное движение.

«Мы разбудили Казань, она была мещанским городом»

– И братья Кашаповы оттуда (Рафис Кашапов признан иностранным агентом в России, – прим. Т-и).

– Кашаповы просто примкнули к этому движению, чтобы решать свои бизнес-вопросы. Водку продавать и так далее. А в движении собрались умные, прагматичные татары, и не только они, но и русские тоже, чтобы продвинуть свое. И мы разбудили Казань, которая была тогда мещанским городом. Если бы не было Челнов, в Казани депутатам вряд ли бы дали голос. Тысячи людей приезжали в Казань из Челнов на «КАМАЗах».

Благодаря этому мы 24 августа 1990 года приняли обращение челнинского горсовета, одобряющее повышение статуса Татарстана до союзного уровня. Я потом лично развозил его по всем редакциям. Казалось бы, всем было полезно повышение статуса республики — больше денег будет оставаться в регионе, будет больше самостоятельности. Но либерал-демократы вывернули это по-другому. А ведь кто эти люди? Это те, кто, к великому сожалению, разрушил Советский Союз.

И вот, как я уже говорил, каждый из нас стремился что-то сделать для республики. Тогда в полумиллионном городе было около 260 тысяч татар, это примерно 53 процента населения, и у них даже не было городской газеты. Чтобы ее создать, нужно было решение ЦК КПСС. Я понимал, что прежде чем за что-то взяться, надо уметь это делать. Вы вот, наверное, не сможете сегодня организовать киностудию «Татарфильм», а я смогу. В общем, создание газеты было первым, что я сделал в качестве депутата. Уже в апреле 1990 года наша комиссия и потом президиум горсовета меня поддержали, и мы учредили первую в истории города татарскую городскую газету «Шәһри Чаллы» с 37 сотрудниками в штате. Она начала выходить в день принятия Декларации о суверенитете 30 августа 1990 года 7-тысячным тиражом.

Потом закупили офсетное оборудование, станки, пошло дело. И я подумал, что теперь нужно организовать эфирное телевидение. Подготовил все документы, и в июле 1991-го горсовет принял решение о создании муниципальной редакции телевидения и радиовещания. Я доказал председателю горисполкома Алтынбаеву, который уже стал большим человеком, моим другом, что если Татарстан станет 16-й союзной республикой, то в ней должно быть две области – Казанская и Закамская с центром в Челнах. А у области должно быть свое телевидение. Это вызвало удивление, у нас ведь и газеты-то не так давно не было.

Разрешение на телевидение тоже, естественно, должно проводиться через ЦК партии, правительство. Ну, я рискнул где-то, тут же еще политика, референдум 1992 года, обстановка накалялась. Подготовил все документы, убеждал депутатов, и они меня все-таки поддержали и приняли решение. 15 апреля 1992 года я стал директором – главным редактором «Чаллы-ТВ».

«Пожар на заводе двигателей КАМАЗа должен был привести к гражданской войне в городе»

– «Эфир» вас опередил?

– Да, Казань была первой. Андрей Григорьев (будущий генеральный директор телекомпании «Эфир», – прим. Т-и) был работником вышки РТПЦ, которая раздает сигнал на республику, знал эту работу. А у нас процесс затянулся. Чтобы получить телеканал в полумиллионном городе, надо проходить комиссии, тендеры, это минимум два года. Люди же думают: камера есть — вот тебе и телевидение. А на самом деле это целый институт, фабрика своего рода. Даже за два года получить канал очень трудно. Но я все-таки умудрился и в итоге получил его почти без денег, как и лицензию на вещание и все остальное. И пробил вещание через канал «Россия». Первый эфир состоялся 29 декабря 1992 года. Полреспублики и Башкортостан смотрели челнинское телевидение.

– Какое время вы заняли у «России»?

– С 18 до 19 часов. Представьте себя, каково было врезаться туда. Это потому, что в городе был информационный голод.

– По городской повестке?

– Не только, по татарстанской тоже. «Татарстан отделяется», референдум, вот это все. Шли очень сложные процессы, и людям надо было их объяснять. В марте 1992 года в Татарстан, в первую очередь в Челны, уже хотели ввести войска, танки стояли наготове в Удмуртии и Марий Эл. Был какой-то хаос, в национальном движении тоже были провокаторы. Например, Зиннур Аглиуллин заявляет в интервью Би-би-си: «У нас сегодня 125 тысяч штыков, будем воевать с Россией». Я говорю корреспонденту Би-би-си: «Это полная ерунда!», а он отвечает: «А мне как раз это и надо, нам за это деньги платят!»

Или вот 14 апреля 1993 года – пожар на заводе двигателей КАМАЗа. Тогда на заводе работали 110 тысяч человек, которые остались без всего. Такой пожар должен был привести к гражданской войне в городе. «КАМАЗ не работает, Татарстану конец, введут военное положение» — вот такие были настроения. И людям надо было объяснить: потерпите, товарищи, давайте будем вместе в этот тяжелый момент. И мы этим занимались, это, можно сказать, глобальный стержень моей жизни. Если я что и сделал в своей жизни, то вот это. Наша просветительская работа спасла город.

– Вы сказали «Алтынбаев, мой друг». Прозвучало так, как будто это в кавычках.

– Да нет, мы были в хороших отношениях.

– А потом что случилось? Это он отправил вас в Менделеевск?

– Тогда, в июле 1995 года, «Чаллы-ТВ» должны были начать выходить в эфир через свой канал, 51-й. Все было к этому готово. Эфирное радио «Күңел» тоже начинало вещание. И вдруг Алтынбаев мне говорит: «Тебе надо уходить». – «Причина?» – «Причины нет».

Причина была, конечно, но я не могу вам раскрыть все обстоятельства.

«В 2004 году к нам приехал Шаймиев и сказал Аминову и Григорьеву: «Вот так надо работать»

– Но получилось так, что вы его в свое время подняли, а он вас не защитил?

– Да. У татарских руководителей тогда внедрилась такая плохая черта... До революции Рамиевы отдавали нации свои деньги, а сейчас… Национальный университет мы так и не открыли, в Доме печати, где работал Муса Джалиль, сейчас ресторан. Дом татарской кулинарии, созданный Юнусом Ахметзяновым, продали бывшему мэру Архангельска.

При коммунистах была очень цельная идеологическая структура — воспитание, образование и так далее. А сейчас никто этим не занимается. Не только в Татарстане, в целом в России. Я, кстати, членом КПСС стал еще в армии. Это тоже на меня повлияло, взял от партии то, что мне было необходимо. Там ведь не все было так плохо, как потом об этом говорили. До сих пор ношу партийный билет в кармане.

– Где вы брали сотрудников в начале 90-х для телевидения? Телеведущих, например?

– Ведущих пришлось выращивать по ходу. Я сначала запустил проводное радиовещание, оно должно было готовить кадры ведущих и корреспондентов для телевидения. Поскольку я шесть лет работал завкорпунктом на Казанском телевидении, сам же их и учил. Получалось нормально.

А потом мы стали школой радиотелевизионщиков для всей республики. И «Зай-ТВ», и другие телекомпании брали с нас пример. Всю документацию, весь рабочий процесс взяли у нас. У меня работало 157 человек, выпускалось 26 тематических программ, 20 на татарском языке, пять часов собственного вещания в сутки. По рейтингу мы уступали только Первому каналу и «России». Поэтому и реклама пошла. У нас были свои съемочные площадки, почти бесплатная столовая. Я не ограничился Набережными Челнами, мы ездили в Башкортостан, во все места компактного проживания татар. Сам был и в Латвии, и в Турции, и в Москве, снимал там телепередачи. Поскольку я был внештатным помощником Олега Морозова, был доступ и в Госдуму. У нас было 70-процентное самообеспечение. На совете трудового коллектива вместе решали, как распределить полученные деньги.

В 2004 году к нам приезжал Минтимер Шаймиев. По плану на 20 минут, но пробыл два часа. Сказал [Ильшату] Аминову и Григорьеву: вот так надо работать, ребята. Мне даже немного обидно — я организовал и 15 лет руководил телерадиокомпанией «Чаллы-ТВ», а получил только почетную грамоту на 65-летие. Уже 20 человек получили автомобили на «Хрустальном пере», ордена-медали, а мне ничего. Пятнадцать лет руководил набережночелнинским отделением Союза журналистов Татарстана — там даже почетной грамоты не дали. Ну ладно, меня, слава Богу, и так знают, я почетный гражданин города Набережные Челны. Самое главное, что мы посеяли добро, дали людям веру, открыли татарские школы, татарские группы в детских садах.

«В нашем Союзе писателей 370 человек, и среди них ни одного блогера»

– Что думаете о будущем городских телевизионных компаний? Есть у них перспектива?

– Знаете, по-моему, уже четыре года, как все телевидение перешло на цифровое вещание. Первый мультиплекс, второй, третий… При этом Татарстан отдает в виде налогов 1 триллион 400 миллиардов рублей. А бюджет нашей республики – 400 миллиардов. И на мероприятия, которые проводит Татарстан, мы берем в долг. Сегодня госдолг республики — больше 100 миллиардов рублей. Может, поэтому у меня такое ощущение, что в Татарстане сегодня не занимаются идеологией.

Как мы сегодня можем показывать жизнь татар в масштабе России и на международном уровне? Единственный способ, на мой взгляд, — снимать полноценные, качественные, профессиональные художественные фильмы. Но киностудии у нас нет, и никто за этим не ходит, не добивается. Я в Казани живу уже семь лет. По идее, мои знания и навыки могли быть востребованы, за семь лет я бы все-таки чего-то добился. Говорят, денег нет. У «Татаркино» в уставе записано: содействовать в развитии кинематографии Татарстана. Содействовать, а не развивать! Фактически они занимаются прокатом фильмов, которые снял кто-то другой. Без денег ничего не сделаешь, но Миляуша Айтуганова говорит: кино — это бизнес, государство не должно ему помогать. И вот они снимают полуфабрикаты за жалкие деньги. Кто возьмет в прокат полуфабрикаты?

Но вот Тимур Бекмамбетов снял плохой фильм «Девятаев» за 10 миллионов долларов, и деньги нашлись, «Татнефть» проспонсировала. Ну логика какая-то должна же быть в финансировании? У якутской киностудии 80 миллионов рублей в год, поэтому у них по два фильма в российском прокате. Вот так.

Да, Татарстан успешно работает, мы добываем 30 миллионов тонн нефти в год и так далее. Но ведь наш духовный мир показывать не получается. Когда я работал директором телерадиокомпании, мы готовили ежемесячно 30 сюжетов для «России-24» и 50 — для ТНВ. То есть показывали 80 телевизионных сюжетов о жизни Челнов в месяц. Вот так надо работать. А сейчас ничего нет.

Надо использовать интернет, Ютьюб, блогеров. У нас 370 членов Союза писателей, и среди них нет ни одного блогера. Я в 2004 году брал интервью у Фикрята Табеева, мы шесть часов с ним сидели. Он рассказывал: «Собрал я как-то всех татарских писателей и спрашиваю: «У кого из вас нет квартиры?» У всех есть. Сколько человек не работают, живут за счет гонораров? Поднимаются руки. Тогда почему же вы не пишете, как Чингиз Айтматов?! Давайте, покажите татар миру».

И сейчас у нас нет таких писателей. Романами про несчастную любовь сердца и умы в российском масштабе не завоюешь.

«Я бы снял фильм о Тукае. Или вывел родной район в первую десятку»

– И что бы вы сняли первым делом на киностудии «Татарфильм»?

– Я бы выпустил фильм или сериал о великом Тукае. Он же подарок для нашего народа. Через Тукая нас знает весь тюркский мир, вообще весь мир. Прожить неполных 27 лет и стать популярным для татарского народа, среди других тюркских народов, среди русских. Он много взял от русского народа, был демократом, просветителем.

А чтобы показать сегодняшнюю татарскую нацию, надо снимать о тех, с кого можно брать пример. О Рашиде Сюняеве, например, — крупнейшем ученом, который владеет татарским языком. Казань должна стать Меккой для татарского народа. Татары должны знать своих Акчуриных, своих Тукаев и тех, кто в наше время делает все возможное, чтобы Татарстан процветал. Сейчас Россия решает свои вопросы с исламским миром через Татарстан. Это же очень приятно. Сегодня нас ценят и в России, и в мире. Но надо показать внутреннюю силу своих людей, их духовность. Для этого у нас есть деньги. Людей, наверное, тоже найдем.

Надо хотя бы раз в год выпускать такие художественные фильмы, которые становились бы символом татарской нации. А сейчас я вижу фильмы вроде «Мы — дети 41-го». Безденежные, с беднейшим реквизитом, это просто ужас. А Миляуша Лябибовна говорит – кино это бизнес, государство не должно помогать. Ну тогда на милостыню придется снимать. Потому-то идеология у татар сегодня на таком уровне.

Вы знаете, в этой жизни я сделал почти все, что хотел. Не реализовался только как руководитель района и киностудии. Об этом иногда жалею. Мой родной Рыбно-Слободский район уже много десятилетий плетется в хвосте. Хотя там и Кама, и дороги проходят. Но нет хозяина, того, кто может организовать работу. Я бы вывел район в первую десятку. Не хвалюсь, просто я прагматик и реалист. У меня много знакомых, в том числе в Москве, можно организовать разные производства. Там низкий бонитет земли, мы больше 10 центнеров с гектара не получаем, и зерноводство сегодня не может покрывать затраты. Себестоимость килограмма зерна 17 рублей, а покупают его по 7 рублей. Я предлагал нашему главе: давайте, поскольку М12 проходит через наш район, организуем логистику, я подтяну людей. Но нет, никому это не надо.

Я не читаю намаз, но молитвы знаю. И каждый раз молюсь про себя, чтобы дух и доброта наших предков давали нам силу, помогали процветать. А с другой стороны, для того, чтобы жить, много и не надо — только работай, не ленись. Я вот так думаю. Пусть каждый тоже думает об этом. Везде можно жить, надо только приложить усилия для того, чтобы найти свое место под солнцем.