Равиль Шарафеев: «В 90-х отказался стать депутатом. Связываться с мафией себе дороже»

«Я не из тех, кого любят власти»

– Равиль абый, можете себя назвать аксакалом?

– Я не могу себя считать таковым, потому что аксакал – это мудрец и других может учить уму-разуму. Немного белой бороды-то у меня имеется (ак – белая, сакал – борода. – Ред.), могу что-то посоветовать молодым, но я не аксакал в большом смысле этого слова. Есть у меня одна хорошая черта – имею смелость называть себя «идиотом». Тот, кто ни разу себя идиотом не называл, – полный идиот. А я, наверное, не совсем, говорю я себе.

– А вы это говорите в присутствии людей или только себе?

– Только себе. Вот, вам признался, что говорю.

– В каких случаях вы так себя называете?

– Излишне увлекаться чем-то – тоже идиотизм. Я на уровне идиотизма стремлюсь к чистоте. Иногда и упрямство доходит до идиотизма. 

– Но при этом перед другими идиотом выглядеть вы не хотите?

– Не хочется. Если выглядишь перед людьми – значит, настоящий идиот. Идиот Достоевского ведь тоже не идиот – это окружение считает его таким, потому что он человек с чистой душой.

– Вам никогда не хотелось стать депутатом?

– Нет. Не хотелось. Мне предлагали. В 90-х я попал в дом одного богатого мафиози. Вот там предложили. Видимо, хотели через меня дела свои проворачивать. Я отказался. Связываться с мафией себе дороже.

– А честным путем – тоже не хотели?

– Нет, но мне и предлагать не будут. Я же не из тех, кого любят власти. В советское время был диссидентом. И советскую власть не особо любил, а нынешнюю – эту систему вообще не люблю. С нетерпением жду, когда она изменится. Если, так и не дождавшись, умру, будет очень обидно. Очень хочу дождаться. Потому что так продолжаться не может. Не хватает ума. Монархию тоже не люблю. Нужна парламентская система: поработал два срока – уходи! По тридцать лет оставаться у власти... «Крымнаш» и всякое подобное я не принял. И бомбардировку Сирии тоже. Бомбы не выбирают – боевик ты или мирный житель...

– Раз уж коснулись политики, наступление на татарский язык – вас беспокоит это?

– Беспокоит. Хотя меня и предостерегают, чтобы не делал себе хуже, отвечая на провокационные вопросы. Я не боюсь. Не могу жить так – «после меня хоть потоп». Например, почему у татарского народа, когда-то имевшего свою государственность, Президент должен называться просто «глава»?! В 90-х, когда пытались забрать Шаймиева, я дал телеграмму в Госсовет – «Защищайте Президента».

– Тогда, в девяностых, сильно надеялись на светлое будущее татар?

– Ой, эти времена... Сессию, где принимали Декларацию о суверенитете, смотрел по телевизору. Сел на свой велосипед и поехал к Госсовету, еще до того, как депутаты стали выходить. Я жил на перекрестке улиц Вишневского и Калинина. Пока оттуда доехал до центра, цепь велосипеда порвалась, колеса отлетели. Тогда и дороги в городе были разбитые. Но успел к выходу депутатов. Обратно велосипед уже потащил на себе. В те моменты я чувствовал в себе такую радость, такой неудержимый восторг! Скакал как теленок, которого первый раз весной выпустили на улицу.

– А бытовые проблемы тех лет? Пустые прилавки, очереди?

– Волновало это тоже, как же?! Я еще и на эстраде был занят, поэтому легче все это перенес. У нас была группа «Биш татар», мы ездили с концертами. Выступал и с Венерой Ганиевой, Айдаром Файзрахмановым. В районах нам давали и мясо, и деньгами платили.

– Но ваша работа в театре? Она позволяла так ездить?

– Как-то раз я отказался играть ишана в «Голубой шали». Из-за этого режиссер перестал давать мне роли.

– А почему отказались?

– Считал его ишана слишком развратным – не могу я пойти на такое. Прямо-таки каким-то животным его изображали. Потом понял, что правильно сделал, что отказался. 

Нет роли – нет репетиций, значит, я свободен. Ездим с концертами, не голодаем. Это были самые тяжелые годы. Потом уже стало лучше, и я начал подумывать об уходе из театра – чего тут без дела сидеть? Марсель (Салимжанов) об этом узнал. Говорит: «Равиль, ты давай, не уходи пожалуйста. Вместе уйдем». Он ушел. Вместе не ушли, и то хорошо. 

Может быть, Марсель и не терпел бы меня, но я был ему нужен. Как-то Шаукат Биктимеров признался, что пожаловался Марселю, мол, всех нас ругаешь, а Шарафи не трогаешь. Марсель Салимжанов сказал: «Он неуправляемый». А я сказал: «Это самый большой комплимент для меня».

– А вы тогда действительно хотели уйти?

– Конечно. Если роли не дают... Я же могу работать на эстраде. Тогда собирались ставить «Летающую тарелку» и «Мчит меня мой конь в Казань» Зульфата Хакима. Он говорит: «Выбери одно из двух или сам предложи пьесу». Я выбрал вторую. Он ставил ее не сам, поставил Фарит Бикчантаев.

– Рашит абый Шамкаев ведь тоже ушел из театра, но, мне кажется, пожалел.

– Нет, не пожалел. И не пропал, у него была своя ниша. Но его не должны были отпускать. Это же из-за квартиры так получилось. Не захотели ему дать квартиру получше, хотя все знали, что поменять квартиру не проблема. Дома-то строятся...

«Считаю, что Аллах меня любит»

– А сейчас вы довольны своими жилищными условиями?

– Квартира у меня очень хорошая. В театр пешком хожу.

– Люди предлагают подвезти?

– Сейчас уже реже. Раньше, в советское время, народ был другой, всегда провожали после спектакля.

– Сами так и не сели за руль?

– Два раза пробовал. В Москве вождению учился. А за права надо было заплатить пошлину, всего 50 копеек. Я сказал: «Лучше на эти деньги хорошо поем» – и не получил права. Когда появились автомобили «Ока», еще раз отучился. А «Ока» подорожала, и опять я права не забрал. Думаю, Аллах меня уберег, потому что я люблю скорость. И считаю, что Аллах меня любит, потому что он много дает мне испытаний – чтобы я мог искупить грехи.

– Думаете, грехи у вас есть и их много?

– Перед людьми, наверное, нет, а перед Аллахом, может быть, и много.

– А как они отличаются?

– Обиды людям не наносил, подлым не был, не клеветал на других. Артистки иногда мне открывались, рассказывали, что у них на душе, я их тайну в себе держал, никому не рассказывал.

– И не хочется?

– Нет, это же на моей совести. Если женщина мне доверилась, рассказала, и я это открою кому-то – кем я тогда буду? Постоянно прошу прощения у Всевышнего за свои грехи перед ним. И после намаза прошу: «Убереги от больших грехов, а малые – прости». Иногда и мысли приходят разные, греховные. Поэтому перед намазом постоянно повторяю про себя «Астагфируллах» («Я прошу прощения грехов у Аллаха». – Ред.).

– Наверняка люди вам тоже помогали... Кого-нибудь из них сейчас поминаете молитвой?

– Всех. Много таких. Кому-то я помогал. Был у меня земляк. Хороший человек, управлял колхозом, порядочный, матом даже не умел ругаться... Был хороший, поэтому рано ушел из жизни. Выдвигался в депутаты Госсовета, я был его доверенным. Очень много встречались с жителями района – я рассказывал о нем. Сам поражался, какой я оратор! Выборы состоялись, объявили результаты – он не прошел. Я так расстроился и на людей обиделся – как же они не прислушались ко мне. Только через много лет после его смерти свидетель тех событий сказал: «Тогда ведь Хаким Абдуллович победил». Обида на людей прошла, но моя ненависть к несправедливости окрепла. Тут не захочешь – будешь ругаться. Короче, теперь я крепко выражаюсь. Но тут же говорю: «Астагфируллах». Раньше материться не умел. Смеялись надо мной. А теперь научился. Выругаешься – это снимает внутренне напряжение. Я могу сейчас и крепко выругаться.

– Перед другими тоже?

– Да. Перед какой-нибудь мразью.

– На русском?

– Нет. По-татарски.

– Сложно вас разозлить?

– Быстро вспыхиваю, но и остываю быстро. Забываю. Где-то в голове злость  остается, но зло в себе не храню. И не показываю, что происходит у меня внутри.

«Меня однажды травили. После банкета ночью я начал умирать»

– Часто вас обижают?

– Не особо. Я не даю себя в обиду. Это слабые обижаются. А я просто злюсь. Еще в очень молодые годы главный режиссер театра Ширияздан Сарымсаков ставил спектакль «Хәерле юл!», и тут случилась некая ситуация, и я ему очень грубо сказал непристойное слово. Ширияздан абый остался совершенно спокоен и не обиделся совсем. И роли давал, по величине своей не стал мелочиться с каким-то щенком. Тогда я понял, что это большой человек. С Хусаином Уразиковым тоже был какой-то конфликт, и он мне сказал: «Сначала стань артистом». А я ему ответил что-то в духе: «Вы тоже не такой уж выдающийся, только и можете вяло шататься по сцене». Ничего не сказал, не кричал. Как-то мне говорит: «Давай, проводи-ка меня». Он жил с младшей сестрой. Позвал к себе домой, сестра разогрела перемячи... Он жил в доме рядом с Госсоветом, сейчас я иногда иду туда, постою под его мемориальной доской, читаю молитву о нем.

– Какие у вас отношения с нынешней молодежью в театре?

– Хорошие. Я с ними не говорю на сложные политические темы. Потому что опасаюсь, что поставлю их в неудобное положение. Как говорится, и у стен есть уши...

– Неужели станут беспокоить человека такого почтенного возраста...

– Не знаю. Меня же однажды травили. После банкета ночью я начал умирать. Даже с женой простился. Внуки тогда очень испугались. В тот день отравили еще одного человека (Равиль абый назвал одного известного журналиста. – Авт.).

– Есть у вас секреты, которые, кроме вас, никто не знает? 

– Есть. Бывают проступки, совершенные по ошибке. Все мы люди. Но больших грехов у меня нет. И надеюсь, людям я сделал больше добра, чем чего-то плохого.

– Намаз давно читаете?

– Примерно десять лет. Начинал с ночных намазов, перед сном читать полезно – успокаивает. Сейчас перешел на трехкратный намаз, иногда и четыре, пять раз бывает. Поначалу ведь мусульманам было предписано 50 намазов в день, но такое людям оказалось не по силам, тогда Пророк попросил уменьшить число намазов, разрешили оставить 25, а потом уже и пять намазов в день. Вот я и говорю: эх, надо было нашему Пророку еще раз сходить, попросить.

– Чтобы оставили всего три?

– Думаю, и двух достаточно. А еще ведь неизвестно, будут приняты твои намазы или нет. Иногда разные бытовые вопросы лезут в голову по время намаза. Это не очень хорошо. Если удается полностью погрузиться в молитву – огромное удовольствие. Тогда я говорю себе – кажется, наконец, начал проникаться благодатью намаза.

«Народ не заступится. И кумиров своих предаст»

– Книги читаете?

– Сейчас уже особо не читаю. Зрение не то. Коран читаю. Баки ага Урманче тоже говорил: «Коран – безграничен». Он был очень мудрый, вот он, наверное, был аксакалом.

– А кого сейчас можно назвать аксакалами?

– Сейчас люди трусливые. Какая мудрость может быть у труса?

– Это страх перед системой?

– Да. Боятся системы.

– Вы один из топовых артистов у татар. Люди вас знают. Допустим, вы выскажетесь слишком смело, народ за вас заступится?

– Народ иногда даже своих кумиров предает. В свое время был Рашит Вагапов, а потом певцом номер один стал Ильгам Шакиров. Если Ильгам пропадал со сцены, в народе начинали ходить слухи – якобы Вагапов от зависти заказал убийство Ильгама. Я ему сказал: «Любовь народа, она вот такая. В будущем и о тебе могут подобное сочинить». Ильгам был человек умный, он понял. А ты говоришь, заступится ли народ... Люди сами готовы пустить клевету.

– Как у человека, сыгравшего Смерть, сложилось ли у вас какие-то философское отношение к смерти? Умирать страшно?

– Конечно, нельзя сказать, что не страшно. Лечь в холодную сырую землю... Даже мертвому тебе не хочется ложиться в холодную землю. Мне все время кажется, что я там буду мерзнуть. Хоть бы что-то теплое постелили, что ли. Раньше артистов хоронили в гробу. Если не заколачивать крышку, это же не противоречит исламу, тело все равно заворачивают в саван.А вот рая я не особо жажду. Невозможно совершенно без дела валяться на дорогих коврах, попивая чудесные напитки. Я бы чем-нибудь занялся – может быть, цветы выращивал... Набить пузо и валяться – такое не приемлю. А ведь еще говорят, что души могут переселяться. Наша религия это отрицает. А я думаю, что это у меня минимум третья жизнь. Я так ощущаю. Первую я прожил в Арктике, а вторую – в Прибалтике. У меня такое чувство, что я был аристократом. А еще, видимо, был каким-нибудь водным животным, потому что очень люблю кататься на лыжах по льду Волги, по два-три раза пересекаю ее поперек на лыжах. Там так красиво вокруг – аж дыхание перехватывает.

– Прожив долгую жизнь, вы уже поняли, в чем ее смысл? 

– Иногда с женой разговариваем: «Кто в этой жизни счастлив? Тот, кто не родился». Не родился – нет у тебя никаких сожалений. Я бы и сейчас ушел, но не хочу уходить, пока остается эта система. Малый бизнес практически уничтожили. Даже бутылки собирать некому. Такие красивые бутылки выкидываем, столько мусора собираем. Весь мир изгадили. Как у Пушкина: «И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть. И равнодушная природа Красою вечною сиять». Хорошо, говорю, было Пушкину умирать, тогда природа была красивой. А сейчас «вечная красота» природы уже исчезает. Очень люблю природу, все мое существование от любви к природе. Это мне дает силы жить.

– Равиль абый, когда-нибудь пробовали себе представить, каким вы останетесь в истории? 

– Есть такие – стараются для будущего, хотят остаться в истории... А истории не нужны даже те, кто лучше нас. Я прошу даже камень не ставить мне. Мафиозникам поставили огромные надгробия. Зачем это? Памятники надо ставить только тем, кто достоин остаться в истории. Родился в таком-то году, умер в таком-то. Умер, и что? Мы там не в цветах нуждаемся, а лишь в молитвах.

– Но желаю вам прожить, как вы сами говорите, до тех времен, когда мир изменится. Спасибо вам!

Рузиля Мухаметова, intertat.tatar; 
перевод с татарского

Первая часть интервью: 
Равиль Шарафеев: «Зульфат Хаким говорил, что напишет авантюрный роман обо мне»