Память // КРАЙ РОДНОЙ, НЕ РАЗЛУЧУСЬ С ТОБОЙ… // [27 января, № 3]

Нет семьи, которая не  пострадала бы в суровые годы Великой Отечественной войны.  Мы хотим рассказать вам историю одной  большой и дружной татарской семьи, которую судьба жестоко переломала. Женщина-ленинградка, поведавшая эту историю, — Асимя Басырова, родилась в 1930 году в Пушкине. После войны почти 30 лет работала на фабрике «Пролетарская Победа-2». Она ветеран труда. Ее портрет часто украшал Доску Почета завода. Многие годы была наставницей молодежи. Сейчас находится на пенсии,  живет с мужем  Кадыром Сайфуллиным - уроженцем деревни Юмралы Апастовского района Татарстана.

 - Наша семья в предвоенные годы жила в городе Пушкине. Моего отца,  ленинградского муллу  Басырова Камиля, арестовали в 1930 году, когда мне было всего три месяца от роду. Поэтому я его не помню, а если и знаю что-либо о нем, то только по рассказам моей матери и старших братьев.  Могу лишь сказать, что это был широко образованный человек, имевший большую библиотеку, знавший,  помимо татарского и русского языков, также арабский.

Нас у мамы было семеро детей. Двое умерли в молодом возрасте. После ареста отца нас из квартиры выгнали. Мы скитались по соседским углам, благо свет не без добрых людей.

    Мама многие дни и часы проводила то в очередях в Крестах, где полгода перед отправкой в Сибирь  сидел наш  отец, то в очередях в Большой Дом на прием к большим начальникам. Участь отца ей не удалось смягчить, но, в конце концов, добилась, что нам разрешили вернуться в нашу квартиру, которая была опечатана. Помню, и в более поздние годы, когда уже арестовывали моих старших братьев, как сыновей «врага народа»,  к нам наведывались агенты  с обыском, копались в книгах отца. Он в Сибири погиб, разделив печальную участь многих религиозных мусульманских деятелей.

Великую Отечественную войну мы встретили с потерями в самом ее начале. После нескольких дней артобстрелов и бомбовых ударов не только от домов,  но и от целых улиц ничего не осталось. От обстрелов мы прятались в окопах, которые сами заранее вырыли. В этой работе участвовали и мои старшие сестры. Помню, как по утрам бригадиры ходили вдоль домов, стучали в окна и кричали «На окопы!», «На окопы!».

Вскоре впервые увидели и немцев. Произошло это так: мы, школьники, учителя, некоторые родители,  сидели в окопах в ожидании очередных воздушных атак.  И вдруг над собой услышали немецкую речь. А потом крики на  русском языке: «Евреи, коммунисты, партизаны есть? Выходите!».  Учителя объясняли, что в окопах только дети, их родители и что евреев, партизан среди нас нет. Нам приказали выйти из окопов и повели в комендатуру. Уцелевшие дома немцы облили бензином и подожгли.   Кругом стояли столбы огня и дыма. Тяжело было дышать. Слезились глаза - у кого от горя, у кого от дыма. В комендатуре подержали немного,  проверили документы и отпустили домой. Но идти было некуда. Нас было четверо: мама, ее звали Зейнеп,   я и сестры  Азымя и Факимя.  Брат Ахат, работавший на железной дороге, накануне появления немцев пошел на работу и не вернулся. Уже после войны мы узнали, что он был арестован немцами. Второй брат был арестован советскими властями  как сын «врага народа» и затем направлен  в штрафной батальон, погиб в бою с немцами  на границе с Польшей.

Куда  податься?  Возможности вернуться в Ленинград, где жили наши родственники,  не было. Бабушка, которая жила до этого с нами и  была объединяющим началом среди родственников, накануне  войны  поехала из Пушкина в Ленинград навестить внуков и,  попав на Владимирской  площади под трамвай,  погибла.  Решили идти в Павловск - там жила мамина старшая сестра.  Так как в стране с первых дней войны начало складываться партизанское движение, то немцам  от страха в каждом человеке, даже в детях,  мерещился партизан.  В Павловске нас опять арестовал патруль и отвезли в город Гатчина. Заперли в помещение, проверили документы, дотошно допрашивали, куда идем и зачем. Но потом опять отпустили.   Нас одолел голод, холод. И мы отправились куда глаза глядят, надеясь выйти к какой-нибудь деревушке. Впереди шли две  мои  старшие сестры, тащили сани с запасом одежды, мы с мамой сзади. Дошли до небольшого домика на окраине Гатчины. Там,  как в доброй сказке,  оказались старик со старушкой. Они  выслушали наш рассказ, посочувствовали, напоили горячим чаем,  дали по куску хлеба. Они же показали нам кратчайшие пути  к ближайшим деревням, предупредив, однако,  что все пространство периодически обстреливается немцами. 

Мы  направились через заснеженное поле  к лесу, за которым должна была показаться деревня.   Прошли метров 500,  услышали одиночный выстрел и тут же увидели,  как наша 16-летняя сестра, недавно получившая свой первый в жизни паспорт, схватилась за грудь, успела произнести лишь одно прощальное слово «Мама». На белом снегу под ней показалось красное пятно. Сестра  умерла на глазах.  С мамой случилась истерика.  Нас всех колотила дрожь, мы плакали и кричали. Затем уложили  погибшую на сани и пошли назад к добрым старикам. Они тоже всплакнули, посочувствовали. Однако бабушка твердо сказала:

- Вам срочно надо уходить. Раз вас засекли, то сюда придет патруль. Нас уже предупредили, чтобы мы не принимали чужих людей. Если немцы застанут вас, то дом наш сожгут, а всех нас убьют.  

Мама показала на мертвую дочь.

- Не беспокойтесь, - сказала бабушка, - оставьте ее на санях в сарае. Как только морозы ослабнут, мы похороним ее по-человечески.

Записал Рахим Теляшов

Санкт-Петербург