«Некоторые считают, что я слишком топлю за казанский капром»

«Окончание периода капрома в Казани четко видно по реконструкции НКЦ»

– Святослав, у вас есть собственное определение капиталистического романтизма?

– Да, я называю это эпохой в рамках постсоветского постмодернизма примерно с начала 1990-х и до конца 2010-х годов.

Точную датировку определить трудно, но для Казани я в качестве второй отсечки взял 2020 год, хотя культ эстетической нормативности в городе начался раньше. Просто окончание периода капрома здесь было четко видно по реконструкции НКЦ. Это был уже стопроцентно рубежный проект.

– Можно пояснить простыми словами, что такое эстетическая нормативность?

– Это когда было «некрасиво», то есть не соответствовало «общепринятым нормам» эстетики, но стало «красиво», то есть стало соответствовать этим «нормам красоты».

В этой парадигме казанское «Кольцо» – некрасиво, а вот проект его реконструкции – красиво. Еще пример: Москва Лужкова – «некрасиво, хаос», Москва Собянина – «красиво и аккуратно».

– Но когда вы писали свою книгу («Казанский капром», 2022, – прим. Т-и), вы, возможно, еще не были знакомы с проектами нового здания театра Камала и Соборной мечети, которые претендуют на роль знаковых для Казани 2020-х. К какому разряду архитектуры вы их отнесете?

– Их пока сложно уложить в рамки. То, что там было изображено, не вписывается ни во что из того, что было прежде.

– То есть отнесете скорее к современной архитектуре, чем к капрому?

– Наверное, да. Последний проект мечети вполне уже вот это новое, «миннихановское». Стерильное, все такое в перфорации, модное, хипстерское, молодежное. Новое здание театра – туда же. Это не капром, это та самая эстетическая нормативность.

Интерьеры это также показывают. Обратите внимание, как их описывают в СМИ: «изысканные интерьеры, которые будут обогащены татарскими орнаментами». Еще 20 лет назад изысканными называли интерьеры капрома.

– В книге вплоть до заключения у вас достаточно отстраненный и безоценочный взгляд на казанский капром, что, наверное, можно только приветствовать. Но в то же время хотелось бы понять, каково ваше эмоциональное отношение к нему.

– Это интересный комментарий, потому что некоторые, наоборот, считают, что я в этой книге слишком топлю за казанский капром (смеется).

Для меня это ориентиры на карте. Яркие, жирные точки, якоря на маршруте, без которых я не могу представить свою поездку по Казани. Например, те же «Корстон», «Кольцо», может быть «Казан», мечеть «Кул Шариф» – это доминанты, которые дают понять, где именно ты находишься в городе. То есть у меня чисто потребительское отношение к ним, настолько они для меня привычные.

Например, когда едешь в Казань на поезде, ты проезжаешь сначала мост через Волгу, потом Зеленый Дол – и понимаешь, что пора собирать чемоданы, а когда видишь из окна Храм всех религий, понимаешь, что через 10 или 15 минут будешь на вокзале.

«Сносить капром или нет – это должны решать специалисты на местах»

– Вам не кажется, что казанский капром получился таким эталонным потому, что стартовая ситуация в этом городе была особенно неприглядной? То есть Казань к концу 1980-х годов ассоциировалась, прежде всего, с молодежными бандами и еще считалась самым грязным городом Поволжья. И было понятное желание со всем этим порвать.

– Да, и порвали довольно радикально. Но я все-таки думаю, что ключевая заслуга здесь в личном видении Минтимера Шаймиева, потому что он реально влиял на то, как что должно выглядеть и где стоять. И ему, конечно, нравилась такая архитектура. Поэтому она и появилась и стала множиться.

– Один из авторов известного телеграм-канала о капроме Александр Семенов высказывал примерно такую мысль, что капром – это, конечно, насилие над вкусом, но коль скоро эти здания были построены, то сносить их не надо, потому что они запечатлели для нас ту эпоху. Вы согласны с Семеновым или все-таки что-то из казанского капрома стоило бы и снести?

– В целом я с Сашей согласен, потому что его принцип такой: лучше сохранить всё, чем что-то потерять. Чем больше мы пытаемся сохранить, тем больше сохраним в итоге. У него это специально гиперболизировано, он пытается прикрыть большим зонтиком сразу всё. Потому что если мы сделаем для кого-то исключение, этими исключениями потом будут пользоваться все – мы же знаем, как лазейки работают. И можно будет снести вообще всё подчистую.

Но все же это должны решать специалисты на местах. Если в Казани будет большой градостроительный совет, где решат произвести какие-то изменения, то, конечно, пусть производят. Это все решает город, горожане и специалисты на месте. Потому что как бы мы ни хотели сохранить всё, это, к сожалению, невозможно. Все равно найдется кто-то, кто захочет это перестроить, у него будут для этого ресурсы и власть, и он этого добьется.

– И что из казанского капрома наиболее уязвимо в этом смысле?

– Из крупных объектов, видимо, только «Кольцо». И, наверное, какие-то мелкие локальные постройки.

– Хорошо, тогда обратный вопрос. Назовите несколько казанских капромовых зданий, которые через 100 лет будут признаны памятниками архитектуры, то есть классикой постмодерна.

– Слушайте, это такой рандом, конечно, будет… Ну попробуем. Очень высокие шансы попасть в список памятников у мечети «Кул Шариф» – по той простой причине, что она стоит в Кремле и была построена именно в то время. Может быть, есть шансы у цветного дома «в стиле Гауди» по улице Курашова, 9, который никто, кроме отпетых любителей капрома, не замечает. И еще, мне кажется, в этот список стоит внести Храм всех религий.

– Вы и в книге к нему неровно дышите.

– Ну да, потому что это действительно уникальная вещь.

«Набережные Челны нужно срочно признавать памятником градостроительства»

– Давайте затронем Набережные Челны, где вы родились и прожили до 18 лет. Что вы думаете об этом городе с нестандартной историей появления и существования? К чему он в итоге пришел?

– Во-первых, я считаю, что Набережные Челны нужно срочно признавать памятником градостроительства. Целиком, включая планировку, потому что планировка Челнов – одно из самых интересных и ценных явлений в истории градостроительства. Она уже попадает в учебники по архитектуре и проектированию.

То есть это очень хороший, удачный проект, правда, не реализованный до конца. Тем не менее он гораздо более цельный, чем Нижнекамск, Тольятти, Магнитогорск и другие города. И я уверен, что это нужно сохранять.

– А что там не было реализовано до конца?

– Центр города и связка старых районов с новыми, там, где сейчас Орловка. Там ведь должно было быть продолжение Московского проспекта, который сейчас, кстати, строят. Но тогда началась перестройка, и что-то не успели. Если бы город начали строить на 10-15 лет раньше, то центр наверняка успели бы доделать до перестройки.

– А на менталитете челнинцев все это как-то отразилось? Или, может быть, он у них изначально был такой своеобразный, поскольку это была сборная Советского Союза?

– Возможно, хотя и сама эта крайне интересная планировка тоже влияет. Ты живешь там в каких-то понятиях, которые в других местах просто не существуют. Имею в виду, например, такую уникальную штуку, как комплексы. Или, скажем, там иначе используется слово «микрорайон», там не употребляют слово «квартал» для обозначения куска города, очерченного четырьмя улицами. Там много высоких домов с арками, своя культура подъездов, комплексОв.

Казань, которая застраивалась очень хаотично, в этом смысле полная противоположность Набережным Челнам, где планировка делалась с нуля и была передовой для своего времени. Хотя сейчас это, конечно, устарело, так уже не строят.

– А что в Челнах с капромом?

– С этим там все просто. В 1990-е годы, когда появился свободный рынок, когда капитал обнаружил себя, нужно было где-то размещать функции, которых раньше почти не было, – бары, рестораны, кинотеатры, отели, торговые центры, бизнес-центры и т.п. И для этого стали использовать советские долгострои и недострои.

– Например, «Тюбетейку».

– Да. «Тюбетейка» – типичный пример превращения в бизнес-центр: берется недостроенное советское здание и просто облицовывается керамогранитом и зеркальным стеклом. «Тюбетейка» облицована серым стеклом, ТЦ «Палитра» – коричневым, что-то облицовано синим и так далее.

– Стекло все спишет.

– Да, типа это красиво, модно, все закрывает, все отражает. Потом, когда появляются деньги, начинается строительство новых больших торговых и бизнес-центров. Как, например, ТЦ «Омега», типичный торговый центр тех времен – огромный, с большими стеклянными объемами, которые торчат из него в разные стороны. Это всё, на что была способна тогда фантазия заказчика и архитектора.

«Ильдар Ханов просто опередил время»

– Вы бываете в Челнах?

– Последний раз был в прошлом году, следующий пока не планировал.

– А 1990-е годы вы помните? Или были слишком молоды в то время?

– Я был ребенком, но город помню хорошо. Я помню все «заброшки», где что стояло, где что строилось.

– Изменилась ли за это время такая эфемерная вещь, как дух города?

– Она изменилась, но, наверное, потому что и я тоже изменился. Я же скучаю не столько по городу и месту, сколько по времени, когда всё было проще. Дворы, например, ощущались совсем иначе. Новые дворы мне кажутся стерильными и бездушными. Да, всё аккуратненько, красиво, да, полно парковочных мест. Но где, блин, наши железки, по которым мы лазали? Где те лютые детские площадки, которые строители Челнов делали из того, что было под рукой, – покрышек, бетонных колец, арматуры, труб, железных листов. Сейчас все это просто уничтожается. Во дворах были остатки полевых растений, такие, знаете, заросли. Они тоже уничтожены, сейчас там газончики, все сострижено подчистую. Сейчас все новое, одинаковое, стерильное в каждом дворе, ничего интересного. И вот того духа уже нет.

– Ну, видимо, нынешние дети с вами поспорят, когда вырастут и заскучают по этим благоустроенным дворам.

– Да, все это опять снесут, будет что-то новое, и дети так же будут скучать. Потому что они не видели то, что видел я, а я не видел то, что видели мои родители, и так далее.

– А скульптуры Ильдара Ханова в Челнах сохраняются?

– Нет, они разрушаются, и им нужна срочная научная реставрация. Сейчас их просто пытаются подмазать цементиком.

– Они тоже заслуживают объявления их памятником?

– Думаю, да, потому что где такое еще есть? Это тоже уникальная штука. Да, у Ханова есть работы в других городах республики и не только республики, но где еще они собраны в ансамбль, как, например, на бульваре Энтузиастов? Это же просто весь бульвар целиком нужно брать под охрану. Иначе потом никто и не узнает, что было такое искусство в Советском Союзе. Это единственный в своем роде экспрессионизм, в то время ни у кого даже в мыслях не было такое делать.

По сути, это уже постмодернизм, но созданный тогда, когда постмодернизма в Советском Союзе еще не было. В стране царил модернизм, а у художника в голове был уже «пост». Эти скульптуры должны были появиться в 1990-е, Ханов просто опередил время.