Миляуша Таминдарова: «Татарин – не народный трибун, он бесхитростный и добродушный»

«Татарский голос порожден нашим ландшафтом»

– Миляуша Амировна, поскольку вы стали лауреатом Тукаевской премии, в некотором смысле «членом клуба», мы договорились пообщаться с вами на тему стереотипов в отношении татарской музыки, культуры, вообще татар. Давайте начнем с вопроса, который напрямую относится к вашей профессии. Есть такой стереотип, что средний татарский голос (не певческий, а вообще) выше обычного. У мужчин, например, это такой тенорок.

– Так и есть.

– При этом у вас совсем не так.

– Да, у меня контральто, довольно редкий для татар голос. Но он и в целом редкий. Вообще низкие голоса сейчас большая редкость, они выглядят уже как аномалия.

Но с другой стороны, вы можете сказать, что какой-то певческий бас произвел на вас такое впечатление, что вы упали и заплакали? На меня никто такого впечатления не производил. Ну нет красивых басов! Может быть, здесь моя самонадеянность, может, кто-то опять увидит в этом мое критиканство, но тем не менее. А блистательных теноров и сопрано пруд пруди. Просто высокие частоты лучше пробивают оркестр, у высокого голоса нет проблем с полетностью.

Потом, на голос влияют природно-географические условия. Татарский голос порожден нашим ландшафтом. Татарская фонетика во многом нёбная, отсюда наша высокочастотная тональность. У грузин, например, по-другому, там гортань работает. Поэтому у них много хороших басов и баритонов. Когда-то славились и русские басы. Видимо, их появление провоцировала вот эта гортанная орфоэпия (изображает церковное пение). Но русские басы вымерли. Кто у нас сейчас, один Ильдар Абдразаков? На мировом уровне – Рене Папе, да и все, пожалуй. И, кстати, никто из современных низких голосов, по крайней мере для меня, так и не превзошел Шаляпина.

– Абдразаков ведь башкир?

– Да.

– А между башкирским и татарским голосами вы видите разницу?

– Да, она есть – в фонетике, в характере мелизматики. В Башкортостане все-таки уже горы, Предуралье. Башкирский озын көй (долгая протяжная песня, – прим. Т-и) более длинный. Татарские мелизмы строятся на гортани, а башкирские больше при помощи краев нёба (изображает оба варианта). Видите, человеческое тело – это практически музыкальный инструмент. У нас же не вызывает удивления, что на пианино можно изобразить зайчика в высоких частотах и медведя в низких. Человеческий организм, по сути, то же пианино, только не темперированное и со своими звукочастотами. Откуда, скажем, в Монголии горловое пение? Почему именно там оно появляется? Потому что степь, «долгие» ландшафты. А в горах рождается другая фонетика, от которой рождаются другие песни.

– Влияние ландшафта на голос – это ваше личное наблюдение? Или, может быть, где-то читали об этом?

– У меня такое свойство организма, что я мало усваиваю прочитанное. Я усваиваю услышанное. Услышанное, помноженное на мое собственное воображение и наблюдательность. Я очень хорошо помню, кто мне что сказал (смеется).

Знаете, когда я усваиваю прочитанное? Когда в нем есть подтверждение уже найденного мною. У меня все идет от воображения и интуиции. Сначала что-то поражает воображение, потом я начинаю находить этому подтверждение из интеллектуальной области. Так же было и с теорией пассионарности Гумилева – увидела подтверждение своим догадкам, что где-то время от времени возникают сильные нации. Попахивает расизмом, конечно, но что-то в этом есть.

«Соул оказал на татарскую музыку тлетворное влияние. И зачем нам рэп, когда есть такмак?»

– У Гумилева не только про возникновение народов, но и в целом про этапы их существования: зарождение, расцвет и угасание. Какой этап сейчас переживают татары, по-вашему?

– Вы знаете, очень трудно делать оценки «в моменте», как выражается молодежь. Надо брать больший временной порядок. И я не берусь это делать, потому что я тот еще историк и философ.

Но что-то мне подсказывает, что сейчас у татарской культуры, особенно песенной, довольно сложный период. Я очень уважаю мировую культуру, выросла на The Beatles, на Queen, точнее не выросла, а вместе с ними созревала, очень уважаю мастеров стиля соул, Уитни Хьюстон для меня просто звезда. Но! Я считаю, что то влияние, которое соул оказал на татарскую музыку, абсолютно тлетворно. Это увело нас от нашей аутентичности и первозданности.

И это, к сожалению, процветает. Сейчас наша эстрада повально изображает из себя Уитни Хьюстон.

– С кого это началось? С Алсу?

– Нет, это началось с мирового тренда. И еще тут видно желание (похвальное, на самом деле) вписать наше искусство в мировой контекст. Но вместо того, чтобы делать свое, мы… Ну представьте себе, что те же монголы начнут изображать в своем горловом пении мелизмы в стиле Стиви Уандера. Ну зачем?! А мы сдались просто с потрохами. Мы сдали наш первозданный озын көй, сдали [песню] «Гульджамал». На эстрадных конкурсах не услышишь ни одного мелизма, в новых песнях – ни одной пентатоники. Пентатоника – редкость, можете себе это представить? Я вхожу в закупочную комиссию Министерства культуры Татарстана, нам представляют произведения, и пентатоники там не доищешься. Ребята, ну как так?

Знаете, как я проверяю эстрадные песни? Положи ее на русский язык – останется она после этого татарской? Повальное большинство песен уже не звучат как татарские, в них нет ничего национального.

Мы просто с потрохами сдали в эстраде татарскую мелизматику. Сдали наш такмак (фольклорный жанр, напоминающий частушки, – прим. Т-и). Зачем нам рэп, когда у нас есть такмак? Может, я произвожу впечатление сумасшедшей, но если у нас сложилось это (изображает такмак) – ну чем тебе не рэп-то?! Что ты изображаешь из себя какого-то Noize MC (признан иностранным агентом в РФ, – прим. Т-и)? Ну это тошнотворно, ребята. А еще начинают затрагивать в своих треках «социальные вопросы». Да нет у нас такой традиции, не поднимали мы эти «социальные вопросы» испокон веков. У нас был Тукай, который написал «Кичке азан», вот его сначала спойте. Вам Тукай написал – не хотите сначала его вспомнить, прежде чем свой бред придумывать?

У нас не осталось ни национальных инструментов, ни мастеров, которые классно на них играют. Да, у нас много хороших музыкантов, коллективов. «Алпар», например, хороший ансамбль. Но настоящих виртуозов, играющих на народных инструментах, все-таки маловато. Ну хотя бы тальянку сохранили, есть Ринат Валеев, другие гармонисты-виртуозы. Все, кто играет на гармошке, – чудесные люди. Гармошечная культура сохранилась, и ее надо беречь как зеницу ока.

Нам вообще надо делать свое, свойское. Татарин – он же бесхитростный, добродушный, у него аулак өй, такмак и так далее. Он не народный трибун, понимаете? Это абсолютно несвойственно нашей ментальности, так зачем мы в это лезем?

«Вообще не принимаю тех, кто находит в «Кави-Сарвар» что-то не то»

– В закупочной комиссии вы один такой консерватор?

– Ну почему же консерватор? Я так уж не бунтую там, с удовольствием голосую за произведения. Но такие мысли там высказывают все – что мало оригинального материала, что всё на что-то похоже. Вот у нас нынче тысячи «мировых премьер». Очень любят загнуть: мировая премьера в Урюпинске! А я предлагаю, чтобы у нас была не мировая премьера, а например, сотое мировое исполнение. Иные произведения, которые пишутся пачками, даже второй раз не исполняются.

А в это же самое время у нас есть чрезвычайно талантливая Миляуша Хайруллина. Я всем уже, наверное, надоела с ней, потому что говорю об этом из интервью в интервью. Но меня просто поражает, что прямо сейчас в Москве талантливейший человек перебивается с хлеба на воду в общаге с клопами.

– Вам скажут: для молодости нормально пожить с клопами.

– А для молодости нормально в 24 года написать оперу в 800 страниц партитуры, 12 редактур и 18 татаропоющих действующих лиц? Я считаю, что «Кави-Сарвар» – это фантастическая работа. И вообще не принимаю тех, кто находит в ней что-то не то. Ребят, вы были на этой опере? Там же ни одного ярлыка, ни одного обвинения, только любовь, любовь, любовь. И понимание, сожаление, сочувствие, сопереживание… Толпы молодых людей сейчас хотя бы узнали, кто такие Кави Наджми и Сарвар Адгамова. И это блестящий музыкальный материал – пентатонный, с мелизматикой. Миляуша чувствует татарское. Нам надо ее вытаскивать, потому что сейчас, что самое плачевное, у нас нет композиторов-песенников. Где новая Сара Садыкова?

Но да, вытаскивать композитора не значит создавать ему тепличные условия. Возможно, и хорошо, что иногда он в чем-то нуждается. Я точно знаю, что тогда он пишет ту музыку, которую не может не писать. Для меня это главный принцип во всем искусстве. Ты и песню должен спеть ту, которую не можешь не спеть – так она тебе дорога и нужна. А когда человеку заказывают написать к какой-то дате, это обречено на провал. Это только Гайдн мог писать шедевры для князя Эстерхази. Или Моцарт. Сейчас таких гениев и титанов нет.

«Меня тоже огорчает женоподобность нашей эстрады»

– Вы сказали, что у нас нет новой Сары Садыковой. Имеете в виду, такого же мелодиста?

– Конечно. Нет Пахмутовой. Вот уйдет Пахмутова, и все, не останется песенников.

– Как раз хотел сказать, что это не только для татарской музыки характерно.

– Конечно. Песня закончилась в XX веке, нет новых песен. Ну напойте мне! Я сейчас ужасно хочу включить в программу своего хора то, что поет молодежь. Но не знаю, что взять.

Какой молодец Антон Беляев, который придумывает свои «пеябельные» каверы, как-то приспосабливает сегодняшние песни, делает их симпатичными. Ладно хоть он есть, низкий ему поклон. Но, по совести говоря, это не сравнить с «Беловежской пущей», с «Как молоды мы были» или, допустим, с «Әлдермешкә кайтам әле». Хания Фархи совершенно не мой герой, но это прямо татарское. Вот она сидела с гармошкой, с диким ирокезом на голове, чудовищно одетая – но какая же она свойская, татарская, понимаете? И зверски талантливая.

Но никто ведь больше не написал такую песню. А она прямо нравится людям, заходит, и совсем не только татарам. У меня в хоре русские ребята, у них чутье на песни, они сразу говорят: «О, это очень классно». Ладно Салават дал миру «Мин яратам сине, Татарстан», великолепная песня, – а что еще-то есть? Все это надо сейчас инициировать, проводить конкурсы, делать инъекции озын көй, аутентичной татарской песни. Потому что если люди потеряют песню, они потеряют всё.

– Затронем еще такую тему. Вы как-то рассказывали про одного молодого, но уже известного певца, который пришел к вам и начал петь в своей женоподобной манере, а вы сказали ему – ну давай уже, включи свое мужское. И в итоге якобы все получилось.

– Ну, так быстро это не поменяешь.

– А вопрос такой: почему для многих татарских певцов характерна эта женственность? С чего бы такая особенность?

– Потому что, хотя и говорят, что в мусульманских семьях чтят отца и так далее, мне кажется, у нас все-таки матриархат. Вот возьмите самого отъявленного хулигана, скажите ему «әнкәй» (мамочка, – прим. Т-и), и он сразу становится повидлом, таким кротким, смиренным и терпеливым татарином. Для него мама святее всех святых. Видимо, это оттуда. Еще, знаете, можно перепутать такие качества, как женоподобность и деликатность.

Но все равно меня тоже огорчает эта женоподобность нашей эстрады. И я все-таки за таких, как Салават, певцов с явными гендерными признаками, которые несут в искусстве мужское начало. Нам, теткам, так этого не хватает! Поэтому я просто взываю: парни, ну не бросайте вы нас одних. Конечно, во многом мы сами виноваты – мы копытом бьем, мы стали сильные, как кони. Мужики уже боятся нас, мы же все можем, сами их топчем.

Но разделение мужчины и женщины должно оставаться. Когда женщина перестает быть женщиной, а мужчина мужчиной, это признак приближения Судного дня. В Коране и в Сунне пророка об этом все сказано.

Может, поэтому же я не понимаю всеобщего восхищения контртеноровым пением, тоже считаю его какой-то аномалией. Мне непонятно, кто поет песню Леля из «Снегурочки» Римского-Корсакова – мужчина или женщина, это почему-то вызывает у меня раздражение. Или Зибель в «Фаусте», где женщина исполняет мужскую роль. Все эти аналогии меня дезориентируют и раздражают.

«Чтобы превратиться в кабак, любому артисту надо ровно 15 минут»

– Когда мы намечали наш разговор, вы сказали, что молодым должны быть присущи амбициозность и борзость. Как вы набираете молодежь в хор, неужели по этому признаку?

– Нет, я набираю людей с воображением. А потом, я практически никому не отказываю. По совести говоря, у меня все какие-то не совсем удавшиеся, не закончившие, троечники. Я ведь набирала коллектив, исходя из своих возможностей и внутренних ощущений. У меня и сегодня дефицит исполнителей, есть вакансии. Потому что в хоре петь трудно, а сейчас особенно. Не каждый выдерживает при нашей сегодняшней востребованности. Мы себе фактически не принадлежим, для нас норма два концерта в день. Вчера вот было два концерта, сегодня один. Слава Богу, на этой неделе у меня будет три дня, когда я смогу заняться хоровой программой, начать что-то учить.

Подчас уже начинает удручать, что нам некогда заниматься искусством. Все равно ведь есть такая штука, что ты теряешь звук. Чтобы превратиться в кабак, любому артисту надо ровно 15 минут. Сделал пару дежурных проектов – и все, превратился в ресторан. Я очень хочу петь настоящую музыку, высокую классику, хочу дарить ее своим слушателям. Знаете, какой наш проект для меня самый дорогой? Молитва «Отче наш», которую мы спели на суахили, на латинском, сербском, русском языках. Потом, мы спели мунаджат, хотя это, конечно, не «Отче наш», и каталонский распев Padre de los padres. Это был номер в абсолютной темноте, мы сделали такой кусочек иммерсива, когда человек остается наедине со звуками.

Вот такие проекты мне очень дороги. На них ты как бы выращиваешь своего слушателя. Конечно, как государственный коллектив мы понимаем наше социальное назначение и всегда с удовольствием участвуем в мероприятиях «обязательной программы». Это, наконец, наша обязанность – полностью удовлетворять потребность в нашем виде искусства в республике. Но все равно хочется высокого… В этом смысле я просто снимаю шляпу перед Валерием Абисаловичем [Гергиевым]. Вот ему абсолютно безразлично, слушают в его исполнении «Войну и мир» Прокофьева, самую длинную оперу в истории человечества, или нет. Он ни одной попсы за всю свою жизнь не исполнил. Но он может себе это позволить. А мы все-таки маленькие служители с большим служебным назначением, скажем так.

Вот, с одной стороны, мы говорим с вами про борзость, или лучше сказать дерзость, – да, в творческих поисках она более чем уместна. Но в плане выстраивания государственного коллектива ты должен очень четко и внятно понимать, что такое вертикаль. Есть горизонталь воли и есть вертикаль подчинения. Это же всё, на самом деле, сообразуется с гегелевской диалектикой. Ты все время выстраиваешь для себя, с одной стороны, дисциплину, какой-то порядок, послушание, а с другой – волю и поиск.

Мы очень много чего себе позволяем, мою свободу ни разу в жизни никто не попрал. Я всегда удивляюсь, когда молодые люди громко выступают за, условно, свободу Луису Корвалану. Кто на вашу свободу посягал-то, стесняюсь я спросить? Вот мой племянник жалуется мне: невозможно реализоваться! Я говорю – а ты работать не пробовал? Они недовольны, им все время чего-то мало, но я замечаю, что человек, который сметану-то сбивает, в этой жизни не пропадет. Ропщут, как правило, бездельники.

Может быть, они не понимают этого закона – вертикали и горизонтали, инь и ян, свободы и дисциплины. Эти вещи каждый должен для себя как-то уравновесить.

«Не вижу ничего плохого в разнарядке по национальному признаку»

– Вас можно назвать control freak?

– Нет, я вообще не фанат контроля. Это Аллах Тааля выстраивает, чтобы я не забыла. Каждый мусульманин пять раз в день просит Господа в молитве «Фатиха»: «Выстрой мой путь, мой жизненный вектор так, чтобы он был правильным, чтобы я не скатился на тот путь, который неугоден тебе». И все выстраивается. Судьба, Господь – они приносят что-то такое, и приходят люди, которые помогают это выстраивать.

Я, наоборот, человек-хаос. Порядок и я – вещи несовместные. У меня все само собой выстраивается именно на том, что рядом со мной оказываются такие же чокнутые одержимые люди, которые хотят того же, что и я. Мне от человека не надо таланта, подчас не надо даже голоса, но мне нужны люди, у которых глаза горят, которые хотят созидать в этой жизни. Вот таких я люблю. Пусть они опаздывают, пусть городят какую-то ерунду, но надо, чтобы они горели.

– По поводу вашей диалектичности тоже был вопрос. Вы ведь в разных интервью говорили о себе, что вы, во-первых, советский человек, во-вторых, не чужды религиозным исканиям, в-третьих, татарка, которая при этом никогда не считала себя нацменом. И все эти идентичности как-то уживаются.

– Знаете, я не задумываюсь – как же это все во мне уживается?! Просто живу, и все. Сегодня меня увлекает вот это, и я точно чувствую, что там правда. Я очень долго к этому шла, я помню, как мне было тягостно… Я ведь в советские времена была единственный нацкадр на кафедре у Семена Абрамовича Казачкова (хоровой дирижер и педагог, – прим. Т-и). Других татар не было. Ну, тогда в коллективе всегда был один «нацкадр».

– Просто чтобы был?

– Да, такая разнарядка по национальному признаку. И, кстати, ничего плохого я в ней не вижу. Мне кажется, сейчас впору снова ее вводить, настолько плохо у нас с национальными кадрами в области культуры. И вот я существовала по этой разнарядке и по ней же должна была вести национальную программу. А я очень плохо переношу любое насилие над собой. Казачков взял четырех хормейстеров, в том числе меня, все дирижировали Моцарта, Баха, а я – шарифуллинские мунаджаты. Да, это мое любимое произведение, но когда тебя заставляют исполнять одно и то же и с аванса, и с получки, это уже too much.

И прошло очень много лет ненасилия, недавления, пока я искренне не полюбила татарскую музыку. Конечно, это и благодаря пришедшим ко мне мальчишкам, например Алмазу Хусаинову, который так запел «Әллүки», что я чуть со стула не упала. Потом у меня была Ландыш Субханкулова, которая просто с улицы пришла. У нее был как раз низкий голос, мелизматика на месте, сама красавица. Красивая крупная татарка, просто цвет нации. К сожалению, Ландыш умерла в этом году. Как она тогда завернула «Уел», одну из сложнейших протяжных татарских песен!..

Меня всегда впечатляют такие талантливые люди. Они мне интересны, я готова им служить и прямо их любить. Все в хоре надо мной подшучивают, потому что я прощаю им все недостатки, отвратительный характер, всё на свете.

«Жизнь сама отменит все барахло»

– Поскольку мы говорим о татарских стереотипах, то вернемся напоследок к делам Миляуши Хайруллиной. Может быть, причина того, что ее не стараются выращивать, как цветок, а где-то и затаптывают, в нашей внутривидовой грызне, в «татар башын татар ашар»?

– Нет, я бы не сказала, что ее затаптывают. Дали же и оперу исполнять, и, на самом деле, ее поддерживают. Исполнение оперы «Кави-Сарвар», а мы при поддержке Раиса исполнили ее дважды, – это совсем не затаптывание.

Просто сейчас такое время, когда очень полюбили клеймить позором. Здесь у меня тоже, кстати, с одной стороны, непримиримое желание сохранить чистоту национального искусства, а с другой, уже бесит, когда начинают выискивать врагов и «отменять». Нам сейчас впору резко поменять шпалы и рельсы и заниматься не культурой отмены и признания кого-то неугодным, а вытаскивать новых героев. Сейчас надо созидать. Я согласна, в принципе, что нашу старомодную российскую эстраду давно пора обновить. Потому что это престарелое искусство, хочется видеть свежие лица. Просто им, этим лицам, как мы уже говорили, нечего петь, нет материала.

Есть отдельные замечательные примеры вроде Тоси Чайкиной, которая сама пишет очень талантливые песни, музыку к сериалам. Вот такую молодежь сейчас надо взращивать, лелеять, вытаскивать их, наполнять эстраду новыми героями. И это должна быть очень продуманная и умная программа. Потому что старье отменить нетрудно, а вот создать новое в сто раз труднее.

Поэтому, на мой взгляд, не надо выискивать, кого бы там еще заткнуть. Мы ведь тем самым еще и пиар им делаем. Ну нехай себе поет какой-нибудь Моргенштерн (признан иностранным агентом в РФ, – прим. Т-и), так ли уж много было от него беды? Или вот была несколько лет назад песня «Медуза, медуза, медуза» с десятками миллионов просмотров. Где она сейчас, эта «Медуза» и ее исполнитель? Кому он нужен? Жизнь сама отменит все барахло.

Когда я была ребенком и пела «Жил да был черный кот за углом», моя тетка, оперная певица, первая выпускница консерватории, возмущалась: «Боже мой, до чего мы докатились, как мы пали!» И я думала, что совершаю преступление, когда пою эту песню. Ну и кому наделала большой беды песня «Черный кот»? Мулерман, Ободзинский – кому они своими сладкими песнями сделали какую-то неприятность? Что мы выискиваем, зачем тратим на это время? Давайте созидать, высматривать таланты, создавать молодым условия, чтобы они могли пробиться.

Я вообще за гармонизацию человека. Истина и правда все-таки всегда где-то в середине. Вертикаль с горизонталью должны сойтись. Это и в музыке должно соединиться. Важно отсутствие прямых линий, в музыкальном исполнительском образовании «раз, и два, и три, и четыре» должны быть неровными. Поэтому я дорожу ритмической свободой, ритму и пульсу предпочитаю агогику и правду выражения. Мы должны нашу жизнь и все ее наши понимания привести к какому-то закону равновесия, согласно законам естества и философии. Человеку нужно найти равновесие в этом мире.