Михаил Голубков: «Литература ушла из-под очевидного политического гнета»

(Казань, 6 октября, «Татар-информ», Ольга Голыжбина). Одна из наиболее явных тенденций современной литературы – это изменение ее положения и отношений с действующей политической властью. Исторически в русской литературе эта проблема достаточно болезненна, имели место и жгучие споры, и искалеченные жизни творческой интеллигенции. Раньше литература нужна была власти, а власть литературе. Пришло время, когда литература становится власти неинтересна.

Об этом во время первого круглого стола V конгресса Российского общества преподавателей русского языка и литературы, который проходил сегодня в зале «Чайковский» ТРК «Корстон» в Казани, рассказали модераторы профессиональной встречи – профессор кафедры истории русской литературы ХХ века МГУ Михаил Голубков и доцент СПбГУ, автор бестселлеров «Люди в голом» и «Скунскамера» Андрей Аствацатуров.

«С одной стороны, литература ушла из-под очевидного политического гнета, под которым она находилась многие годы. С другой – сейчас она находится в неком положении ненужности. Мне начинает казаться, что многие стремятся вернуть эту взаимосвязь. В 30-е годы ХХ века отношения литературы и власти напоминали очень жгучий и очень жестокий, кровавый роман, в котором обе стороны нуждаются друг в друге. Сейчас власть неинтересна литературе и литература неинтересна власти, – констатировал Михаил Голубков. – Хотя, конечно, были попытки создания каких-то советов и объединений, но это не тот интерес, который существовал ранее. Я не знаю, хорошо это или плохо. Это некие условия современной литературы, в которых мы сейчас с вами живем и еще не вполне ориентируемся».

«Литература стала действительно неинтересна власти по многим причинам, – добавил Андрей Аствацатуров. – Во-первых, мы потеряли аудиторию, тираж в пять тысяч – это сейчас действительно серьезный тираж, а если зашкаливает за 60 и 70 тысяч – совсем уже запредельный успех. Но здесь некоторое недопонимание есть у власти и в отношении кино и телесериалов. Там все-таки аудитория побольше, но даже и там, если вы посмотрите внимательно, можно увидеть, что свободы очень много, масса людей, которых мы бы назвали диссидентами, сидят и пишут сценарии, и это поворотный такой момент. И здесь власти как будто бы все равно».

«Если мы посмотрим на диалог Сталина и Пастернака или, скажем, Сталина и Ромена Роллана, это все были сущностные и принципиальные разговоры. Сталин объяснял свою позицию, Ромен Роллан объяснял свою. Проблема в том, что сейчас, когда первые лица встречаются с Захаром Прилепиным либо с Шаргуновым – это все ритуализированные мероприятия, – подчеркнул писатель. – Мы заранее знаем, что скажут одни, и примерно понимаем, как отреагируют другие. Нет никакого диалога, происходит элемент шоу».

В качестве доказательства иссякнувшего интереса власти к литературе петербуржский гость выделил значительное послабление, если не полное отсутствие, цензуры для авторов в России. Аствацатуров сделал оговорку и на принципиально иную ситуацию в зарубежных странах.

«У нас в России практически нет цензуры (в литературе – прим. Т-И), и это очень важный момент. Нас могут ругать, нас могут критиковать, но мы можем делать все, что мы захотим. У меня на книгах стоит 18 плюс, и это все, что со мной сделали. Скажем, мне никто не говорил, что нужно что-то вырезать, откусить, убрать, хотя у меня были вызовы, и власти в том числе. А вот как раз когда мои книги выходили за рубежом, меня попросили выкинуть определенные куски. Со мной это, конечно, согласовали, мне говорили что-то в духе: «Нашим читателям это неприятно читать» или «Вот этот кусок неполиткорректен, давайте уберем». И это происходило в самых демократических и свободных странах. В тех, которые обвиняют Россию в нарушении прав человека и свободы».

Аствацатуров провел и обратную связь: по мнению писателя, политика тоже практически исчезла из современной литературы и практически никак в ней не отражается. Нынешнее поколение литераторов не спешит фиксировать события последних лет, и даже такие мощные вызовы, как присоединение Крыма, события на Болотной площади или на Донбассе, не находят отражения в прозе. Современность никак не описывается. Она описывается уходом от нее. Происходит ситуация глубокого молчания.