Литературный вечер//ДНИ НАШЕЙ ЖИЗНИ//16 ноября, №46

- Не замерз, сынок ?

- Нет. А мне можно немного порулить ?

- Здесь нельзя, сынок. Видишь, какое движение. Да и улицы скользкие. А у меня резина летняя. Может, есть хочешь?

- Нет. Я писать хочу...

- Сейчас доедем до парка, и я где-нибудь приторможу...

А город живет своей жизнью. Разбрызгивая жидкий снег, проносятся машины. Пешеходы беспорядочно перебегают через улицу. Горят витрины магазинов. Работяги в подъезде соображают на троих... Кто-то счастлив своей молодостью и здоровьем. Но большинство чувствует себя несчастными и обделенными. Кто деньгами, кто властью, кто квартирой или машиной. И почти все - лаской, любовью.

Рядом с парком останавливается троллейбус. Окна затянуты белым непрозрачным инеем. Из салона выходят пассажиры. Лица бледные, усталые. На машину загляделась девочка с заячьей губой. Руки без варежек покраснели, как гусиные лапки. Шейка тоненькая, в глазах страдание и зависть...

Отец поправляет сыну штанишки, снимает шапку и гладит его по коротко стриженой головке. Думает про себя:

- Виноват я, виноват... Мало уделял сыну внимания… Все дела, дела... Не целовал на ночь, не подтирал сопли и не подтягивал штанишки после горшка. И вообще видел мало. Только по воскресеньям, да и то не всегда… До развода был занят другим, а после развода и вовсе... Особенно когда появился другой ребенок… Да и молодая жена относилась ревниво…

И вслух:

- Сейчас заедем в кафе-мороженое... Понимаешь, сынок, жизнь - сложная штука. Все мы живем не так, как надо бы... А как надо? Никто не знает. Да, можно прожить и без любви. Но это значит - без огонька и вдохновения.

А кто мешает нам плюнуть на всю эту суету и выполнить свой отцовский долг? Да никто! Только жизнь - коварная штука. Ты еще этого не понимаешь...

- Понимаю, - тихо и грустно говорит сын.

Смущаясь и избегая смотреть ей прямо в глаза, он сказал, что любовь иссякла, рассеялась, как дым, пересохла, как ручей в засуху. В общем им надо расстаться... Тем более - детей нет и не предвидится. Вот это последнее полоснуло ее как ножом по сердцу, ибо было правдой. Сколько она ходила по врачам! Только ведь в этом и его вины немало. Не он ли уговаривал ее сделать аборт? Мол, пока молодые, надо пожить для себя. А вот когда встанут на ноги, будет и квартира приличная, и хорошая зарплата - тогда можно… Теперь все это есть, а ему, видите ли, хочется полноценной семьи. Чтобы были дети, а под старость и внуки.

И все же в первую минуту она еще не осознала всей глубины трагедии. Увидев, что он уже собрал свой чемодан и собирается уходить, она по старой привычке подумала в первую очередь не о себе, - о нем.

- Куда ж ты на ночь глядя? Переночуй хоть. А там видно будет. Утро вечера мудренее.

И только по тому, как он нехорошо усмехнулся и уверенно подхватил свой чемодан, догадалась, что ему есть куда идти. Он уже давно обо всем договорился и давно все решил. Такие вещи в одиночку не делаются.

Дверь за ним захлопнулась, как удар грома. Она ходила по квартире, как сомнамбула. За что ни бралась, все валилось из рук. Села было ужинать. Но кусок не шел в горло. Чуть не стошнило. Не выдержав пытки одиночеством, она оделась и вышла из дома. Шла куда глаза глядят. Вокруг кипела обычная городская жизнь. Люди шли с работы-заходили по пути в магазины, делали покупки. Зажигались окна домов. Сигналили машины, запрудившие улицы. На скамеечке возле супермаркета целовались влюбленные. Грохотали тяжелые самосвалы. А ей казалось, что над городом стоит стон и скрежет зубовный. Стала переходить через улицу на красный свет. Каким-то чудом не попала под машину. Водитель резко затормозившей машины обругал ее грязными словами. А ей было все равно.

Пришла, поднялась к себе на четвертый этаж. Долго не могла попасть ключом в замочную скважину... Наконец, открыла, прошла в маленькую комнату и, не раздеваясь, ничком легла на кровать. Но это оказалось ложем для пыток. В кровати стоял его запах - запах былого счастья.

Дура она, дура... Ничего не видела, не замечала. Все казалось, что все у них хорошо. Что любовь взаимная и такая сильная - сильнее не бывает. А он в это время крутил роман с другой. Пыталась убедить себя, что жизнь на этом не кончилась. Найдет другого. Только сама понимала - никто другой ей больше не нужен. Она же однолюбка. Как влюбилась по уши еще девчонкой, так и прожила десять лет, как один денечек... В груди стояла такая боль - хоть вешайся. Это казалось ей выходом. Раз - и все будет кончено. А он еще пожалеет. Поймет, что он потерял. Другой такой верной и преданной ему в жизни не найти… Раскается, только поздно будет. Удерживала только мысль о тяжело больной матери. Кто за нею будет ухаживать, если ее не будет?

Вот так и закончилась светлая полоса в ее жизни. И началась другая – серая, пустая, одинокая....

Это был симпатичный и смышленый мальчуган. Кучерявый, большеносый, с черными живыми глазенками. Тихий, смирный, старательный. Скрипку он взял в руки намного раньше, чем выучился грамоте. С пяти лет ходил в музыкальную школу. Вечера напролет пиликал на скрипке, чем приводил в бешенство соседей по коммунальной квартире. Может, именно этим и объясняется то, что дворовая шпанистая ребятня его невзлюбила. Слишком уж тихий, воспитанный. И страшный чистюля. Избегает дворовых компаний и шумных игр. Короче, он сделался изгоем.

Бывало, возвращается он из музыкалки. А у подъезда уже стоит Петька, заводила и драчун. Он хочет незаметно прошмыгнуть мимо, но Петька толкает его плечом, а потом сам же и возмущается:

- Ты чего толкаешься, жидовская морда? Плати рупь, а то как врежу...

Хорошо, если у него были с собой деньги. Но семья жила бедно, отца посадили, как врага народа, а мать перебивалась на разных работах. В последнее время работала посудомойкой в столовой. Так что когда ему не удавалось откупиться, он получал увесистую оплеуху. И еще пинка под зад. Это в любом случае.

Он на собственной шкуре познал, что детская жестокость не знает границ. Ему ещё пяти лет не было. Мать пошлет его погулять на воздухе, сама возится со стиркой, уборкой, готовкой. Он подойдет к играющим сверстникам, а его гонят прочь.

- Пошел отсюда, козел вонючий! Баран кучерявый! Придурок!

И песком в глаза. Или палкой по голове.

Идет домой, глотая слезы. Сядет где-нибудь в уголочке и играет тихонько с шахматными фигурками, оставшимися как память от папы.

А дальше стало еще хуже. Вот он возвращается из школы. А его уже поджидают двое или трое. Начинается с дурацкого:

- Дай закурить!

Хотя прекрасно знают, что он не курит.

- Ах, ты не куришь? И не пьешь? Здоровье бережешь? На тебе!

Оплеуха.

- А по-собачьи лаять умеешь? Ах, не умеешь? Сейчас научим. Удар коленом в живот, так что он весь скрючивается от боли… Растерянно оглядывается по сторонам. Но взрослые равнодушно проходят мимо, как будто так и надо. Был бы отец, он бы не дал в обиду. А мать работает на полторы ставки, он ее и видит-то только поздно вечером да рано утром. Пытка продолжается.

- Пока не полаешь по-собачьи, не пропустим.

В ответ на молчание - удар в солнечное сплетение. Знают, как больнее всего.

И так почти каждый день.

Таким было детство ныне известного на весь мир скрипача - виртуоза.

Сначала все было вполне пристойно, чинно, благородно. Шикарно накрытые столы. Остроконечные пики накрахмаленных салфеток. Горы фруктов. Блюда с холодными закусками. И заздравные речи и тосты.

НО ПОСЛЕ НЕСКОЛЬКИХ РЮМОК ВСЕ ПРЕВРАТИЛОСЬ В ОБЫЧНУЮ ПОПОЙКУ. В зале ресторана сделалось шумно, накурено. Звон вилок и ножей. Чавканье. Беспорядочная болтовня. О юбиляре давно все забыли. Время от времени врубается оглушительное “Ча-ча-ча”. Но поэт Н. - неприлично пьяный ( и когда это он успел так нализаться?) властным жестом останавливает оркестрантов и, стараясь перекричать многоголосый шум, пытается читать свои стихи. Его, конечно, никто не слушает. И он, покачиваясь, гордо удаляется.

У туалета уже толпятся курильщики. Рассказывают неприличные анекдоты, дружно гогочут. Изрядно подвыпившая немолодая поэтесса заходит в мужской туалет и, ничуть не смущаясь, делает свое дело.

Музыканты, пользуясь наступившей паузой, занимают свой конец стола. Наливают, дружно чокаются , пьют и резво закусывают. На халяву оно веселее естся и пьется.

Прозаик К. больше налегает на пиво. Многозначительно молчит. Не замечает того, что пролил соус на брюки. Ждет почестей. Привык быть в центре внимания. Опустошает бутылку за бутылкой и часто бегает в туалет.

Молодые писатели горячо спорят об Иосифе Виссарионовиче и Лаврентии Павловиче. Потом переходят на тему о современной литературе. Кто гениальнее - этот или тот? Примиряются на том, что оба гениальны. И поднимают по этому случаю свой отдельный тост. Рядом раздаются голоса: Я написал 14 книг! А я - 23, из них три издал в Москве.

Драматург П. прижал в коридоре молоденькую секретаршу. Та, в принципе ничего не имеет против. Но не тут же. А он хочет именно сейчас.

Дамы из издательства в своем углу обсуждают свои проблемы. Зарплата низкая, а жизнь дорогая. И начальству нет до этого никакого дела.

Постепенно люди начинают расходиться. Один сует руку в рукав, но почему-то не в тот. Другой надел шапку задом наперед. Спотыкаясь и что-то бормоча идут к выходу. При этом усиленно делают вид, что вообще ничего не пили.

А виновник этого торжества подсчитывает про себя, во что вся эта вакханалия ему обошлась. Не лучше ли было сменить машину ?

Восемь пятнадцать утра. Еду на работу в переполненном ПАЗике.

Салон забит - сплошное человеческое месиво. Некоторые при этом ухитряются болтать по мобильнику. Остальные равнодушно молчат.

Шофер гонит во весь опор. Только виляет из стороны в сторону, обгоняя машины. Иначе, мол, не заработаешь...

Утро хмурое, пасмурное. Время от времени моросит мелкий осенний дождичек. Ветер гоняет по тротуарам палую листву.

Лица тоже пасмурные, еще не отошедшие толком ото сна. Все едут к своей цели - кто на работу, кто на учебу.

Если бы у меня был прибор по чтению мыслей... Впрочем, писательское воображение - разве не прибор?

Первой моё внимание привлекает симпатичная блондинка с распущенными волосами. Глаза с татарской раскосинкой, ясные, чистые... О чем она думает?

- Скоро, скоро я увижу тебя... Душа моя, радость и плоть моего сердца... Хочу целовать твои глаза... Быть чашечкой горячего кофе в твоих руках... Запустить руку в твою пышную шевелюру и дуть тебе в лоб, сдувая упавшую на глаза прядь... Скоро, скоро...

Пенсионерка с тяжелым пакетом.

- Опять задержали выплаты за квартиру... Как протянуть до пенсии? Уж больно дороги лекарства. Дорожают с каждым днем. А без них хоть ложись и помирай…

Немолодая женщина с усталыми глазами. У этой в голове крутится родительский дом. Больная мать, которая упорно не хочет ложиться в больницу. Дети совсем от рук отбились. Да и у самой нелады со здоровьем. Ноги болят, поясницу ломит, сердце пошаливает... Но больше всего беспокоит муж - пьет без просыху. Раньше хоть зарплату приносил, а пил на левые деньги. А теперь приработков не стало, так всю зарплату пропивает. Гнать бы его в шею, да детей жалко...

А у этого мужчины в засаленной рабочей робе мыслей вообще нет. А в желаниях бокал пенящегося пива... Жигулевского, с запахом солода... Рядом - запотевшая бутылка водки “Казанская-люкс”. И еще нестерпимо хочется закурить.

Женщина в платке, повязанном по-мусульмански, по самые брови. “Аллах акбар. Аллах акбар... … Опять сегодня поздно вышла... Начальница заест… ...Скоро ураза начинается. Надо бы фиников купить”.

А вот и моя остановка. Сеанс спиритизма закончен.

Рафаэль МУСТАФИН