Эльмир Низамов: «Наше время музыкально агрессивное. Мажора нам не хватает!»

«Чайковский учит меня быть в музыке предельно откровенным»

Эльмир, недавно стукнуло 130 лет со дня смерти Чайковского и столько же со дня премьеры его великого шедевра – Шестой симфонии. Как вы воспринимаете музыку Чайковского?

Очень символично, что вы меня об этом спрашиваете, потому что буквально в последний год я начал Чайковского для себя открывать заново. Петр Ильич – наше всё, даже далекие от музыки люди знают его произведения с раннего детства, что уж говорить про нас, для кого музыка – это профессия. Это самый исполняемый композитор в мире. Мы знаем, что Чайковский – это великая русская музыка. И это очень красивая музыка. Но из-за того, что Чайковский звучит так часто и буквально отовсюду, в телефонах даже, его музыкой пропитана вся наша жизнь – настолько уже воспринимаем эту музыку как само собой разумеющееся, что за этим нельзя разглядеть, насколько она гениальна.

Но вот теперь эта гениальность мне снова открывается. Началось все с того, что купил издание всей его переписки с Надеждой фон Мекк. Чтение потрясает, потому что ты как бы знакомишься с Чайковским уже как с живым человеком, с личностью. Понимаешь, о чем он думал, как общался, о чем переживал, когда писал то или иное произведение.

А как композитор вы у Чайковского чему-то научились?

Я многому учусь у Петра Ильича, но главное, чему он меня учит, – это быть предельно откровенным, ясным, чистым. Чайковский для меня ориентир вот в этом плане. Он не боялся быть таким в своей музыке. У него все как на ладони, у него в каждом произведении – обнаженная душа. У меня такое ощущение, что в ХХ веке, на волне увлечения модерном, композиторы пытались, наоборот, все максимально усложнить, завуалировать, размыть, заложить в музыку кучу скрытых смыслов. Потом, в эпоху постмодерна, во главу угла встала ирония – ничего всерьез, все в кавычках, все какое-то не такое, все время игра со вторыми, третьими смыслами и т.д. И, по моим ощущениям, люди уже немножко устали от этого. Даже не то что устали – все эти игры сегодня больше не работают.

А работает снова как раз то, что делал в музыке Чайковский, – искренность, прямота, честность. Кстати, это очень сложно сделать, я даже в себе это чувствую, и порой мне бывает страшно от такого. Вроде бы степень свободы сейчас совсем не такая, какая была в эпоху Чайковского. Но при этом, наоборот, постоянно приходится надевать на себя маски. А у Петра Ильича, как я его слышу, как я его чувствую, все предельно честно. И вот этой честности я у него учусь. Вот этим он, наверное, на меня как на композитора больше всего влияет. Например, идет музыкальный материал, и вдруг – смена ритма, мелодия пошла вниз. И мне понятно, для чего он ЭТО сделал. Но больше, конечно, у него в музыке мест, где мне совершенно непонятно, КАК это можно было написать.

Какие из его произведений вам нравятся?

Таких много. Мне кажется, гений Чайковского раскрывается что в маленькой фортепианной миниатюре, что в крупной симфонии. Я очень люблю его фортепианную музыку – и «Времена года», и «Детский альбом», и отдельные пьесы. Моя любимая опера, и это вообще среди всех опер, его «Пиковая дама». Может быть, так сложилось еще и потому, что это была первая опера, которую я услышал в своей жизни вживую, кстати, в Театре имени Джалиля.

Мне тогда было 19 лет, я только переехал учиться в Казань из Ульяновска. А там не было оперного театра. И оперу я если и видел, то только по телевизору, а в музыкальном училище мы слушали их на пластинках. И вот после «Пиковой дамы» я задумался о том, что хотел бы и сам заниматься оперой, вообще музыкальным театром. То есть можно сказать, что Чайковский повлиял на выбор моего пути, любовь к этому жанру мне привил. Пуччини, как известно, настолько сильно был вдохновлен Верди, что пошел по его стопам. Может быть, будет смелая параллель, но как Пуччини за Верди, я пошел за Чайковским?

Еще по поводу его произведений. Когда мне было лет двенадцать, преподаватель по сольфеджио всех учеников нашего класса пригласила к себе домой в гости на торт. И поставила нам «Щелкунчика» на видеокассете. Я впервые тогда увидел этот балет полностью. С тех пор целиком не смотрел и не слушал. А вот год назад сходил на «Щелкунчика» в Мариинский театр. И у меня там катарсис случился. Мне кажется, эта партитура – вершина академической музыки в целом.

«Смыслы, которые раньше закладывались в симфонию, сейчас не актуальны»

Эти жанры: симфония, концерты для фортепиано, сюиты, – такое впечатление, что сегодня уже никому не интересны. Что они давно устарели. На ваш взгляд, нужна сегодня людям симфония?

Я отвечу так – мы живем в такое интересное время, когда вообще все имеет право на жизнь. У всего будет свой потребитель, зритель, слушатель, у всего сложится свой круг почитателей. Другой вопрос, что у каких-то явлений этот круг будет очень узкий, у каких-то более массовый. Трудно с вами не согласиться, такого социального запроса на ту же симфонию, какой существовал во времена Чайковского, сегодня действительно нет. С чем это связано?

Первое – фактор ограниченного времени. Симфония – это минимум полчаса, а на самом деле – минут 45, а то и час, и полтора, как у Малера. Но мы живем сейчас в таком бешеном ритме, что найти время чисто на то, чтобы сесть и послушать настолько долгое музыкальное произведение, бывает очень трудно. Слишком многое будет отвлекать, мешать восприятию.

Второе – те смыслы, которые раньше закладывались в симфонию, сейчас не актуальны. Это же по факту был музыкальный роман, то есть произведение большой формы, сюжет которого развертывается во времени. И слушатель должен следить за этим рассказом, понимать, куда автор его ведет, как он развивает тему, ловить цитаты, аллюзии. То есть погружаться полностью и весь этот язык считывать. Сегодня, мне кажется, люди иначе слушают музыку и на те же концерты ходят совсем за другим.

За чем-нибудь более коротким, за песней какой-нибудь?

Вы правы, песня, мне кажется, это главный жанр сегодня. Да и уже давно, может, еще где-то с 1970-х она вышла на первый план, а уж в нашем веке вообще стала доминировать. Песня в самом широком смысле этого слова, тут я больше говорю про саму форму. Что такое песня? Это всегда одно настроение. В словах, в сюжете, конечно, бывает развитие, могут быть подъемы, спады, но эмоция всегда плюс-минус одна. И слушатель сразу ее считывает. Он понимает, что вот под эту песню можно поностальгировать, а под эту – потанцевать. В песне всегда есть повторяемость, какой бы сложной она ни была. Плюс песня – это 3-4 минуты, больше пяти минут – это уже какой-то эксперимент.

Но почему все так упростилось в музыке? Вот были симфонии, было то, что сегодня мы относим к академической музыке. А пришли мы все к какому-то сублимированному формату, уколу одной эмоцией?

У меня есть свое объяснение. Говорят же, что если где-то прибыло, значит, где-то убыло. Жизнь современного человека в информационном плане сильно усложнилась. Контента, как сейчас модно говорить, стало очень много – его производят всевозможные каналы (от теле- до YouTube). То есть этаких «средств доставки эмоций» – фильмов, сериалов и много чего еще – бесчисленное множество. Плюс информационный поток нас поглотил с головой. А музыка теперь звучит везде – в рекламе, на улице, по радио в машине, в магазинах.

Мне кажется, человек просто уже пресыщен всем этим. Наша оперативная память сложный музыкальный процесс уже не способна воспринимать. Это требует интеллектуальной работы. А нужно что-то знакомое, что-то родное. Допустим, в храме поет церковный хор, там будет звучать умиротворенная, возвышенная музыка, без сюрпризов, в понятных рамках. И вы идете туда, чтобы получить тот самый укол, как вы сказали, понятной эмоции. Чтобы в этом потоке бесконечных новостей, событий, потрясений услышать что-то стабильное, что может взять за руку и даже обнять – конечно, музыкально. Я это так чувствую.

«Сейчас всем нужно утешение»

Композитор Юрий Красавин в одном из интервью сказал такую интересную вещь, что музыка как исповедь композитора никому сегодня не нужна, что музыка теперь может быть только прикладной – для кино, для театра. А все эти личные высказывания бесполезны. Вы, получается, не согласны с этим?

Я понимаю, о чем он говорил. С другой стороны, любая музыка, даже прикладная, – это ведь тоже высказывание композитора. Пусть в рамках сюжета, заданной истории, взглядов режиссера, но все равно – личное высказывание. Или речь о том, что личное высказывание – это когда пишешь только то, что интересно самому себе? Не знаю…

Мне кажется, сейчас у людей появилась ностальгия, может быть, даже тоска по тому, что есть художники, творцы, композиторы, которые что-то новое создают, пишут. Это не массовый запрос, но думаю, что интерес к таким личностям снова возрастает. Он, конечно, другой, более нишевый. Он не такой тотальный, как было во времена Бетховена, Стравинского, Прокофьева, Рахманинова. Они в свои эпохи были культовыми фигурами. Седьмая симфония Шостаковича и то, какое она имела значение для людей и звучала из радиоприемников почти из каждого дома огромной страны, – наверное, такое сейчас практически невозможно себе представить.

Еще если вернуться к началу разговора. В ХХ веке главенствовала эстетика авангарда, а в чем был ее главный посыл? Удивить, поразить, шокировать, потрясти, поставить все с ног на голову. Апогей – творчество Джона Кейджа. Ты пришел на концерт, вышел исполнитель к роялю и просто молча сидит. Ты в недоумении, что происходит, то ли я с ума сошел, то ли пианист не в себе. Все было построено на том, чтобы вызвать удивление, даже шок. И мы очень долго удивлялись. А если человека долго чем-то шокировать, реакции притупляются. Сейчас нас всех, наоборот, удивляет простота, удивляет, когда не нужно удивляться. «Новая простота» возникла не сегодня, еще в середине 1970-х композиторы стали задумываться о том, чтобы начать писать такую музыку, которая если бы чем и шокировала, так это своей простотой. А сейчас, мне кажется, даже шокировать уже не нужно. Сейчас всем нужно утешение.

Чтобы эту тему закруглить, задам банальный вопрос: что из наследия великих композиторов вы бы взяли с собой на необитаемый остров?

Хороший вопрос. Конечно, я бы взял Баха – просто все, что смог бы, у него все гениальное. Я бы взял «Свадьбу Фигаро» Моцарта и «Весну священную» Стравинского. Я взял бы Чайковского, куда без него. И какую-нибудь татарскую народную песню. Ну или «Шурале» Фарида Яруллина. Это потрясающая музыка. Если меня спросят, как иностранца познакомить с татарской музыкой, я поставлю ему что-нибудь из «Шурале», адажио или дуэты, да любую часть. Это партитура для меня эталон, квинтэссенция татарской музыки.

«Киномузыка не стремится сильно тянуть одеяло на себя»

Поговорим про ваш первый опыт в балетном жанре – «Личности Миллигана». Когда вы писали эту музыку, вы ориентировались на партитуры к балетам татарских композиторов?

Нет, потому что история в основе этого балета – вненациональная. В этом балете не нужен был национальный колорит. Если бы, допустим, я писал музыку на сюжет какой-нибудь татарской сказки, то, безусловно, обратился бы к балету «Шурале». Просто чтобы понять, как тогда Яруллин воплощал эти сюжеты в нотах. Но в «Личностях Миллигана» задача была поставлена другая.

Мы сейчас с вами разговариваем на русском языке. Но в других аудиториях я могу говорить на татарском языке. Так вот, в этом балете я старался говорить на том языке, который поможет нам погрузиться в эту историю и даст ощущение, что мы смотрим кино. Олег Ивенко (премьер Театра имени Джалиля, исполнивший главную партию в балете, – прим. Т-и) мне изначально сказал, что ему нужен кинобалет, чтобы со сцены было ощущение кино. И моя музыка в первую очередь служит созданию такой атмосферы.

А что это такое – киномузыка? В чем ее отличие от обычной балетной?

Вот мы говорили с вами про песню, которая сразу дает нам одну ясную эмоцию. Она разворачивается во времени, она достигает какой-то своей кульминации, но она сразу же нас погружает в понятное эмоциональное состояние. Музыка классических балетов, спектаклей наследия, как их еще называют, имеет свои традиции, часто с опорой на конкретные танцы и определенное количество классических па. В современном же балете перед танцовщиком стоят совершенно иные задачи и, соответственно, перед музыкой тоже.

Киномузыка – как и само кино – основана на принципе киномонтажа, быстрого переключения с одного на другое. И на погружении в какое-то одно состояние. По этой причине киномузыка часто использует минимализм. Есть какой-то музыкальный паттерн, он повторяется, меняется со временем, но основа все равно одна. И киномузыка не стремится сильно тянуть одеяло на себя. Она задает настроение, а остальное уже заполняется за счет сюжета, диалогов, перипетий каких-то.

В «Личностях Миллигана» звучит совершенно разная музыка, но вся она работает на одну задачу. Даже те резкие жанровые переключения, которые там есть, от сцены дискотеки, танго и до электронных вставок, все они работают для характеристик множества «личностей» главного героя – Билли Миллигана.

«Надо написать издевательскую мелодию – и понимай это как хочешь»

Премьера балета в театре прошла под фонограмму. Когда вы записывали партитуру с оркестром, что-то пришлось менять в нотах?

Во время работы с оркестром я уже ничего не менял. Корректировки были на этапе работы над клавиром. Проблема была в другом. Мы сделали запись достаточно быстро, но где-то за месяц до премьеры. А постановщик Олег Габышев до самого последнего дня что-то менял, исправлял, добавлял движения. У него пластические решения обрастали деталями, мне все время хотелось как-то музыкально это дополнить, но музыка уже была зафиксирована. Если бы премьера шла под живой оркестр, то, наверное, я бы в партитуре кое-что поменял. Но пока не получилось.

Глазунов, когда работал с Петипа над «Раймондой», говорил, что «учится свободе в оковах». Хореограф его загонял в жесткие рамки определенных тактов. У вас так же было с Олегом Габышевым?

Очень хорошая фраза. Но я люблю это ощущение, когда есть какая-то задача, есть эти действительно оковы. И ты должен внутри них найти нестандартные решения. Мне это нравится. Но с Олегом у нас все шло в нормальном режиме. Я писал музыку, что-то принимали сразу, в каких-то местах просили подсократить.

Дело в том, что Петипа с композиторами работали в традиции классического балета, где обязательно должны быть па-де-де, адажио, 32 фуэте, там все было регламентировано изначально. «Личности Миллигана» – балет современный, хореография отталкивалась от музыки, а музыка порой от хореографии. Были моменты, когда я дополнял музыкальный материал, были моменты, когда сокращал. Сначала я музыку написал только для фортепиано, это был сжатый клавир. Конечно, когда я оркестровал партитуру, все услышали некоторые вещи, которых в клавире и не могло быть.

А как вы писали? Вот вам Габышев, например, говорил – здесь по сюжету будет драка. Как вы стремились музыкально это изобразить?

Примерно так: Олег дал мне список сцен. И там были пометки. Например, монолог Билли. Или дуэт. Для выхода Алена была задача написать карикатурную мелодию, издевательскую даже. И вот понимай это как хочешь. А сам процесс… С одной стороны, это интуиция, когда ты как психолог предполагаешь, каким музыкальным способом можно выразить заданное ощущение, передать сюжетный поворот.

С другой – важна музыкальная эрудиция. Есть устоявшиеся музыкальные приемы, которые передают ту или иную эмоцию, даже движение. Музыкальные архетипы заложены не только другими композиторами, они заложены в природе нашего восприятия. Разные ритмы, фактуры, лады, разные инструменты и т.п., все они помогают передавать совершенно разные ощущения.

Были музыкальные номера, к которым я подходил конструктивно. Например, тема врача. Вот как можно в музыке изобразить врача? Первая мысль мне пришла в голову, что это должно быть что-то правильное. Если Билли Миллиган – сумасшедший, у него множественные личности и его главная тема – витиеватая, она то наверх, то вниз идет, какая-то блуждающая, то врач – это некий антипод, образ нормальности. Музыкально это должно быть что-то очень прозрачное, ясное, несложное, чеканное. Я взял минорный аккорд и просто по чуть-чуть менял в нем звуки. И взял пять нот, как у отличника. Врач у меня идет в метре 5/8, при этом достаточно равномерно – просто я понял, что его музыкальная тема должна быть как часы.

В своей партитуре вы не ориентировались на балетное наследие. Но какая балетная музыка вам из классики самому нравится?

Скажу честно, с балетом долгое время был на вы. Я ходил на балеты, надеялся, что зацепит что-то, вот как опера «Пиковая дама» зацепила. Но с балетом так у меня не происходило. Было скучно. Классический балет цеплял меня только с точки зрения музыки. «Лебединое озеро», допустим, – в нотах все очень интересно сделано, но от хореографии потрясения я не испытывал. Когда смотрел «Щелкунчик» в Мариинке, меня настолько увлекла сама музыка, что даже возникло ощущение, что балет мешает, отвлекает. Что это все не нужно, послушайте, в музыке же все есть! Также, если говорить о партитуре, обожаю «Ромео и Джульетту» Прокофьева.

Когда-то даже подумал, что балет – это не совсем мое. Я предполагал, что когда-нибудь кто-нибудь, может, и предложит написать такую музыку. Но решил для себя: предложат – хорошо, нет – так нет. В какой-то момент я заинтересовался современной хореографией, меня это увлекло. Мы много делали такого с Нурбеком Батуллой, «Алиф» тот же, этакие пластическо-хореографические перформансы. Такое мне было интересно, потому что это что-то новое, нестандартное. Я это делал с большим удовольствием. И, как оказалось, именно к современному балету у меня тоже есть большой интерес. Аппетит, как говорится, приходит во время еды.

«Я люблю сравнивать любое творчество с игрой в песочнице»

Как вы для себя сами определяете, кто такой композитор сегодня? Что это за профессия?

Если отвечу, что это человек, создающий музыку, это будет слишком просто, но мне кажется, что фактически так оно и есть. Другой вопрос, что вы спрашиваете о миссии… Написание музыки для меня – это процесс познания мира, познания самого себя. Я люблю сравнивать любое творчество с игрой в песочнице. Ребенок просто получает от этого удовольствие, он так исследует окружающий мир и себя – пробует, ломает, по-другому строит.

Еще Гендель сказал: «Я хочу, чтобы моя музыка не только развлекала, но делала людей лучше». Вот это самое главное для меня. Я могу подписаться под этим определением. Иногда слушаешь музыку, и она тебе силы дает или помогает пережить что-то, поплакать. Если хотя бы один человек когда-нибудь, сидя у себя дома и слушая мое музыкальное произведение, поплачет под него или, наоборот, возрадуется и зарядится силой, я пойму, что все было не зря. Хотя бы один. Вот так я ответил бы на вопрос.

– Один такой человек перед вами – песня «Әнием хәтирәсе», которую исполняет Арина Шарипжанова, тот случай, когда попало в самое сердце. Вообще вы же много пишете для татарской эстрады. А как вы для себя делите работу в столь разных жанрах?..

Недавно смотрел интервью с Арно Бабаджаняном. Очень люблю его музыку, столько великих песен он создал. Но в то же время у него очень много и академической музыки, весьма сложной для массового восприятия. И вот его о том же самом спросили. И он так очень просто ответил, что, дескать, когда я пишу песни, у меня такое ощущение, что я просто вхожу в одну комнату, а для другой музыку выхожу в другую.

Сразу почему-то вспомнилось: «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку...»

Да-да. На слова Бродского у меня тоже музыка есть, кстати. Но тут суть верно передана. Я так же, по сути, делаю. Вообще в песне все чаще идет от стихов. Скажем, та песня, о которой вы сказали, именно так и появилась – я случайно увидел это пронзительное стихотворение народного поэта Татарстана Рената Хариса и сразу понял, как это все должно зазвучать.

Кстати, с этой песней целая история связана. Помню, когда мы только познакомились, я показал Ренату Магсумовичу одну песню, тоже посвященную теме матери. Он тогда послушал и вежливо ответил, что, мол, это очень интересно, красиво, но тема матери настолько тонкая, особенная и очень затертая, поэтому нужно крайне осторожно с ней обращаться. Все пишут стихи и песни про маму. И он дал мне тогда совет – или надо написать что-то великое, или вообще этой темы не касаться.

И спустя некоторое время я написал песню на его слова «Әнием хәтирәсе». И решил подарить запись Харису. Так совпало, что было это на 8 Марта – пришел к нему в гости без приглашения, с цветами, поздравить его супругу. У него очень большая семья, все тогда там собрались. Поставили запись. Я помню, он настолько расчувствовался, что не смог дослушать песню, ушел в другую комнату. Потом вышла и Лиля апа... Так эта песня на них подействовала. И тут мне сказали, что 8 марта – это был день ухода его матери. Там даже стихотворение начинается, что «тающий снег мне напоминает о тебе, мама». Вышло так, что я принес эту песню в этот самый день. И тут начал плакать я. Это вот по поводу миссии композитора. Мне кажется, это самое главное – трогать и очищать души людей.

Последний вопрос. Что из музыки, которую вы в последнее время слышали, сильнее всего вас задело?

Хороший вопрос. Я слушаю много музыки, в том числе на виниле – собираю пластинки. Очень люблю советскую киномузыку – Зацепина, Петрова, Рыбникова, Дунаевского. И недавно наткнулся на саундтрек к мультфильму «Тайна третьей планеты». Это музыка Александра Зацепина, но совершенно новая запись, 2020 года. Все то же самое, те же самые флейточки, синтезатор даже они нашли тот самый, который использовали тогда. Но новая запись. Испытал катарсис.

Наверное, прозвучит странно, но еще в последнее время много слушал песни группы ABBA. Не как простой слушатель, конечно, мне вдруг стало интересно, а как эти песни сделаны. Сделал много открытий. Так, например, большинство хитов у этой группы написано в мажоре, даже если это грустные песни. А сегодня почти все песни звучат в миноре, даже самые развеселые шлягеры. Мне кажется, в случае с ABBA это все не случайно. Кажется, наше время какое-то музыкально агрессивное, все в каком-то миноре находимся. Мажора нам не хватает!