Далекое-близкое//ТАТАРСКИЙ РЕНЕССАНС//2 ноября, №44

Развитие культуры татарского народа в начале XX в., очевидно, следует рассматривать в контексте двух четко обозначенных периодов: до революции 1905-1907 гг. и после нее вплоть до Октябрьского переворота.

Необходимость такого хронологического “расчленения” обусловливается тем, что каждому из этих этапов были присущи свои особенности, имевшие непосредственное влияние на ход событий в области культуры. Это становится очевидным в свете законодательных актов и важнейших распоряжений правительства, преследовавшего цели очередного удушения вольнодумия, инакомыслия, культурнических подвижек у населения, в первую очередь у “инородцев” мусульманского вероисповедания. Начало нового века было “ознаменовано” весьма неординарным, но симптоматичным во многих отношениях событием. На пороге XX столетия - 31 декабря 1900 г. как бы в качестве эстафетной палочки от уходящего в небытие века и наставления на новую эпоху в департаменте полиции Министерства внутренних дел был издан циркуляр под грифом “совершенно секретно”. Он предназначался всем губернаторам Российской империи, являясь своего рода грозным окриком из северной столицы, более того, карт-бланшем для местной администрации всех рангов. В своей преамбуле циркуляр гласил: “Из имеющихся в Департаменте полиции сведений усматривается, что за последнее время в татарской литературе замечаются совершенно новые веяния, грозящие расшатать весь многовековой уклад жизни 14-миллионного мусульманского населения русского мусульманства и дающие возможность в жизни сего населения серьезного перелома”.

Департамент связывает эти изменения непосредственно с появлением нового метода обучения в мектебах и медресе, приверженцы которого, по мнению высших полицейских чинов, “призывают татарское население России к образованию, к приобретению практических познаний как в области ремесел и промышленности, так и в изучении иностранных языков, дабы оно было культурно и богато”. Казалось бы, департамент полиции должен был позитивно оценить ориентацию прогрессистов на европейскую цивилизацию и хотя бы не противодействовать их подвижнической деятельности. Однако нет. Он проявляет тревогу по поводу резкого противостояния между “новаторами” и “стародумами магометанства”, ибо прекрасно осведомлен об обреченности ревнителей старины. Одинаково не приемля ни “старых”, ни “новых”, департамент тем не менее фактически берет сторону стародумов, поскольку убежден, что это выгодно “с точки зрения интересов русской государственности”.

Позиция властей в отношении новометодистов ясно вытекает из предписаний секретного циркуляра, где требуется: выяснение лиц, “выступающих в татарской литературе в качестве авторов новотюркских сочинений”, “собрание подробных сведений об их личности, общественном и имущественном положении”, установление их связей, места получения образования, выявления того, где и кем основаны мусульманские школы “с преподаванием по новым методам”, “кто состоит в них преподавателем” и т.д.

Текст циркуляра был на свой лад, творчески использован многими другими ведомствами империи и разослан с требованием принятия мер против “расшатывания всего многовекового уклада жизни мусульман” России в соответствии со своей структурой и задачами. Так, по линии Главного управления по делам печати было заявлено, что “татарское новаторство, за короткое время так всколыхнувшее зажиточную часть населения, помышляющую об учреждении своих татарских школ, по мере своего торжества может готовить русской власти многие тяжелые осложнения ввиду одинаковой с мусульманским духовенством отчуждения его от России”. Поэтому уточнялись задачи следующим образом: “прежде чем определить отношение цензуры к новому течению в татарской литературе, надлежит выяснить действительные его источники”, хотя это уже “выходит из сферы деятельности цензурного ведомства”.

Сам циркуляр и его вариации в компетенции других ведомств практически давали “зеленый свет” новым гонениям, преследованиям татарской культуры во всех ее сферах. Документ давал официальное добро на составление досье во всероссийском масштабе на каждого татарского писателя, педагога, ученого, на любого грамотного человека, посвятившего себя делу просвещения народа. Циркуляр вдохновил царских сановников на то, что ими был сотворен жупел воинствующего панисламизма и пантюркизма среди татар, который был призван оправдать готовящуюся провокацию против татарского народа.

Официальное предписание развязало руки многим чиновникам, главным побуждением которых и без того были запреты, гонения на малейшее проявление национального духа, возрождения самобытной этнической культуры. Особенно “повезло” восточному цензору В.Д.Смирнову, который с утроенной энергией обрушился на передовую татарскую книгу. Как установил академик АНТ А.Г.Каримуллин, с 1901 по 1905 гг. Смирновым было запрещено к печати столько сочинений (повестей, рассказов, сборников стихотворений, сочинений научно-популярного характера, переводов с других языков), сколько он успел запретить в течение всей своей предыдущей цензорской деятельности за 21 год (1880-1900 гг.) Среди “загубленных на корню” произведений начала века фигурировали: повесть “Надирша кызы” (Дочь Надиршы), где описывалась невыносимая жизнь девушки-сиротки, насильно выданной замуж, сборник выписок из полного свода законов Российской империи под названием “Монасибе диния” (Соответствующее религии), сборник свода гражданских законов о браке, наследстве (перевод с русского) - “Танзимат” (Упорядочение), сборник статей из разных русских газет - “Русия илэ Япония мохарэбэсе” (Русско-японская война), “История Азии” в семи выпусках (перевод с русского) и т.д. Цензор опасался всего, что могло расшевелить умы, пробудить самосознание народа, не мог допустить, чтобы татарская читающая масса была осведомлена о законах правительства, где фиксировались хоть и крошечные, но все же некоторые права мусульманских подданных империи. Конечно, под запрет попала “Книга событий дагестанских во времена Шамиля”, напоминающая о национально-освободительной войне, рукопись “Нуруль гуд” (Светоч прямого путеводительного сознания), ориентирующая читателей на достижения европейской культуры. По тем же мотивам была отвергнута рукопись Г.Гафурова-Чыгтая “Татар теле кем кулында вэ кайчан ислах улыныр” (“В чьих руках татарский язык и когда он преобразуется”). Цензор обвиняет автора в том, что тот “толкует о необходимости для татар образования, выработки собственного литературного языка и создания своей литературы”, проповедует отправление татар в европейские страны “для учения там разным премудростям”.

Одним росчерком пера Смирнов запретил к изданию “Соаль вэ жаваплы мохтасар жаграфия” (Краткая география в вопросах и ответах), где, по его мнению, “больше говорится о Турции, чем о России”, сочинение “Маданияте ислам хакында бер нэзар” (Взгляд на мусульманскую цивилизацию), которое сводилось, по мнению Смирнова, к восхвалению культуры прежних мусульманских стран. Цензор приложил руку к запрету книги “Шажараи манзума” (Генеалогия в стихах), которую назвал “возмутительной прокламацией”. Очевидно, потому, что там было описано бесправное положение татарского народа. Клеймо “не пущать” было поставлено на “Устав общества пособия бедным мусульманам г.Перми”, напечатанный на русском и татарском языках. Красноречивее всего то, что Главное управление по делам печати “по приведенным профессором Смирновым соображениям” запретило даже русскую классику в переводе на татарский язык: “Ревизор” (Н.В.Гоголь), “Сказка о попе и работнике его Балде” (А.С.Пушкин), “Много ли человеку земли нужно” (Л.Н.Толстой). Чиновники решили, что переводы этих сатирических произведений есть не что иное как “татарское хитроумие”, “злорадный предлог к осмеянию” русской действительности и т.д.

В итоге получалось, что, формально ратуя за приобщение татар к европейской цивилизации, русской культуре, чиновники смирновского “пошиба” пресекали всякие попытки и возможности в этом направлении. Такая антинациональная политика царизма особенно рельефно проявилась в области создания прессы. Как известно, в XIX в. в различные инстанции самодержавной России поступили десятки прошений от татар с просьбой разрешить им организовать периодические издания на родном языке. Но все было тщетно. Великодержавники с неизменным упорством старались задушить эту идею в самом зародыше.

Новые инициативы по реализации вековой мечты татарского народа - создать собственные газеты и журналы - заметно оживились в первые годы XX в. За осуществление задачи принялось уже третье поколение общественных деятелей. Однако жернова механизма “не пущать” и сейчас не собирались сбавлять свои зловещие обороты. Весной 1903 года учителя-просветители Х.Максуди и И.Терегулов предприняли попытку создать газету на русском и татарском языке под названием “Юлдуз”(3везда). Но хорошо усвоившие уроки вышеупомянутого циркуляра чиновники отклонили ходатайство под тем предлогом, что, дескать, национальная газета “надолго устранит необходимость изучения татарами государственного языка и, во всяком случае, будет способствовать скорее национальному сепаратизму, чем культурному слиянию татар с русским населением”. Х.Максуди и И.Терегулов проявили настойчивость, в скором времени вновь обратившись в Главное управление за разрешением на издание газеты “Кюндюз” (День). И снова получили отказ. Тогда инициаторы решились на отчаянный шаг, обратившись к самому Николаю II. Напирая на “неустанные заботы и попечения о благе многомиллионного населения Великой Российской империи, без различия наций и религий”, они просили монарха “воззреть милостиво” на очередное свое “всеподданнейшее прошение”. Увы, поданная на имя императорского величества “покорнейшая просьба” также не была уважена. Но на исходе 1904 г. эти два подвижника вновь “постучали в ворота” Главного управления по делам печати, ходатайствуя об издании газеты под названием “Казан” (Казань). В издании вновь было отказано. Причем для пущей убедительности власти обвинили Х.Максуди в причастности к “фабрикации” всех прокламаций на татарском языке. Но Х.Максуди также не собирался складывать оружие, упорно и настойчиво шел к цели. Весной 1905 г. он делает ставку на журнал под названием “Юлдуз” (Звезда), солидно обосновывая перед властями насущную необходимость национального издания. Все напрасно. Царские чиновники, “прозорливо” обвинив Х.Максуди в склонности “проводить в своем журнале идею панисламизма”, отклоняют и это ходатайство.

Нельзя сказать, что вершители судеб не допускали мысли о возможности и даже практической целесообразности создания прессы на татарском языке. Поскольку, считали они, татары “все почти грамотны по-своему... газета на родном их языке может иметь не только большое распространение, но и сильное влияние на настроение”. Однако издание газеты на татарском языке, по мнению властей, могло быть допустимо при том непременном условии, если “редактор и издатель поставят одной из основных целей своей деятельности умственное просвещение татар в духе гражданского обрусения их” (автора. - Р.А.). Очевидно, что ни Максуди, ни Терегулов не отвечали этим “высоким” требованиям.

Равиль Амирханов.

(Продолжение следует.)