Далекое-близкое // СУДЬБА ПРАВНУКА СУЛТАНА СЕЛИМГИРЕЙ ДЖАНТЮРИН // [27 января, № 3]

Недавно я вновь побывал в неухоженном дворе одного из домов дореволюционной постройки в цен­тре Казани. Поздним майским вечером 1926 года здесь произошла трагедия. Пожилой человек, возвра­щаясь домой, в двух шагах от своей квартиры осту­пился и упал в открытый люк подвала. Смерть от перелома основания черепа наступила почти мгно­венно. В справке сказано: “Умер в возрасте 62 лет в результате паралича сердца”. За 75 лет изменилось многое... но люк находится там же, как и старые сте­ны, помнящие об этой истории.

Перед похоронами был сделан снимок на смерт­ном одре. Умиротворенное лицо, на грудь положен Коран. Таким, наверное, запомнился окружающим этот человек, чья яркая судьба и дела неотъемлемы от многих важнейших событий XX века, тесно свя­заны с историей России, судьбами казахского, баш­кирского и татарского народов.

Речь идет о Селимгирее  Джантюрине, уфимском дворянине-мурзе, чей прадед был казах­ским султаном. Отец, большой знаток истории и обы­чаев казахского народа, служил чиновником по особым поручениям при губернаторе Тургая.

Начало жизни Джантюрина было обычным для его среды — состоятельных мусульманских семей дворян­ского происхождения. С середины XIX века многие их отпрыски получали образование в русских учебных заведениях — гимназиях, университетах. Большинство из них не собиралось переходить в христианство. Это вызывало несколько настороженное отношение влас­тей, однако по большому счету мусульманское вероис­поведание не мешало успешному продвижению. Не был исключением и Селимгирей Джантюрин. После окон­чания Оренбургской гимназии он поступает на физи­ко-математический факультет Санкт-Петербургского университета. После возвращения из столицы его жизнь тесно связана с Уфимской губернией.

Несколько слов об интеллектуальном уровне Джантюрина, что поможет понять причины его огром­ной популярности среди интеллигенции как националь­ной, так и русской. Кроме татарского, казахского, баш­кирского и русского, он хорошо знал французский, сво­бодно ориентировался в хитросплетениях арабского и фарси. Созданный им словарь арабских, фарси и татарских терминов — “Лэгать” — был издан в Уфе в 1911 году и до сих пор не утерял своей ценности. Так, в недавно изданном в Казани словаре арабско-персидских заимствований в татарском языке его автор Д.Зайнуллин первым из использованных источников называет книгу С.Джантюрина. Любил и неплохо знал Джантюрин и мировую литературу.

Человек очень мягкий, Селимгирей Джантюрин од­новременно был страстным полемистом и ничего не принимал на веру. Любил острое слово и парадоксаль­ные суждения. Как большинство интеллигентов нача­ла XX века, сочувствовал социалистическим идеям, не являясь, впрочем, радикалом. Во всяком случае, лозунг “грабь награбленное” встретил без восторга и не толь­ко из-за своего имущественного положения. Будучи человеком состоятельным, он никогда не делал кумира из “золотого тельца”, охотно жертвовал деньги на бла­гие дела — издание книг, поддержку нуждающихся та­лантливых людей. Свой дом в Уфе на время длитель­ного пребывания в столице передал в безвозмездное пользование общественным организациям. Он и его друг — поэт и золотопромышленник Закир Рамеев — довольно спокойно отнеслись к потере состояния в результате Октябрьского переворота 1917 года. Не делали они и попыток уехать за рубеж, где условия жизни для них были бы более благоприятны. Спокойно и с достоинством вынесли все невзгоды.

Начало XX века, сулившего “невиданные перемены, неслыханные мятежи”, Джантюрин встретил человеком со вполне определившимися политическими взглядами. Репутация знающего юриста, хорошего орга­низатора и человека слова делала его авторитетным в глазах и населения, и губернского начальства. Отсю­да — должности, требующие не только знаний, но и большого общественного темперамента: мирового су­дьи, земского начальника, непременного члена губерн­ского присутствия, гласного губернского и уездного земских собраний. Эта блестящая общественно-государственная карьера вскоре будет прервана, Джантюрин познакомится с учреждением, от которого, по рус­ской пословице, как и от сумы, нельзя зарекаться.

Мусульманские регионы России, как и вся страна в начале XX века, переживали невиданный общественно-политический взлет. Страна бурлила. И поражение в столь многообещающей вначале русско-японской вой­не (хотя тогдашние военные и не обещали справиться силами одного полка, шапкозакидательские настроения в армии, обществе и тогда были сильны), и нарастаю­щее недовольство во всех сферах жизни страны стали катализатором революционных выступлений. Как во всякое смутное время, хватало людей и общественных групп, предлагавших свои решения по быстрому преобразованию России, немедленному достижению светлого будущего. Бомбы и револьверы на одном по­люсе пестрого спектра умонастроений, парламент и конституционная монархия — на другом, а в проме­жутке — еще сотни вариантов устранения “повреж­дения нравов российских”.

Общественно-политическая активность российских мусульман нашла свое отражение в съездах партии “Иттифак” — аналога общероссийской кадетской партии. Уже на первом из них, состоявшемся в 1905 году в Нижнем Новгороде, а точнее — на борту арендованно­го для “прогулки” по Оке парохода “Густав Струве”, сформировалась группа лидеров. Помимо И.Гаспринского, Ю.Акчурина, С.Алкина в нее входил и Селимгирей Джантюрин, избранный секретарем съезда. Эти люди во многом определяли характер мусульманского общественного движения, его идеалы и требования. Из их рядов вышли руководители джадидистского направления в образовании, видные работники прессы, дея­тели художественной культуры, те, кому было суждено возглавить создание национально-государственных об­разований после 1917 года.

Руководствуясь стереотипами, заданными “Кратким курсом”, мы многие годы преувеличивали роль соци­ал-демократического движения и особенно его боль­шевистского варианта в общественном сознании му­сульманского населения. Приписывали большевикам несуществующее в то время влияние. Пытались загнать в лоно большевистской партии любого мало-мальски крупного деятеля культуры, или хотя бы представить их сочувствующими большевизму. Особенно много было подобной возни вокруг Г.Тукая.       Технологию такой фальсификации на примере книги Р.Нафигова “Ту­кай и его окружение” безупречно с научной позиции проанализировал известный литературовед и философ И.Нуруллин (См. “Ближе к истине! Критические замет­ки на полях одной книги”. — “Советская Татария”, 16 февраля 1986 г.). Разумеется, речь не идет о полном отрицании деятельности большевиков среди мусульманских народов и особенно татар. Кстати, единственный большевик из татар — Сибгат Гафуров, который был известен Сталину по Баку еще в 1907 году, — род из Симбирска. Он же после 1917 года дважды выполнял его ответственные поручения в Турции и Казани.

Булат Султанбеков