Булат Бадриев: «Если зритель не понял, значит, твой спектакль ничего не стоит»

В августе новый директор Мензелинского театра Ильнур Гайниев назначил на вакантную должность главного режиссера Булата Бадриева. Булат – сын выдающихся артистов Мензелинского театра Илюсы и Фаиза Бадриевых. В 1992-2002 годах он уже возглавлял творческий коллектив родного театра. Его дипломной работой стал спектакль по пьесе Фатиха Амирхана «Тигезсезләр» («Неравные»). В 2002 году уехал в Челны, работал в Челнинском драматическом театре. Весной 2021 года как приглашенный режиссер выпустил в Мензелинском театре мелодраму «Китәм димә…». В новом сезоне вернулся в театр окончательно.

– Булат, возвращение в Мензелинский театр для тебя самого стало неожиданностью или были какие-то предпосылки?

– Интуитивно я ожидал этого. Мне хотелось вернуться в Мензелинск, свой театр. Были какие-то надежды, что когда-нибудь, в будущем... И тут меня неожиданно пригласили.

– Это ты уже о предложении стать главным режиссером?

– Нет, о спектакле, который я выпустил. В ходе работы наш хоть и молодой, но прозорливый директор, видимо, увидел мои положительные стороны – предложил должность главного режиссера. Долго не думая, я согласился.

– Но в театре ведь еще есть режиссер Дамир Самерханов. Конечно, он не главный режиссер, но не было ли у тебя ощущения, что займешь чужое место?

– Режиссер в театре может быть не один. В Челнах мы работали с Фаилем Ибрагимовым. Он был главным, а я просто режиссером. В свое время в Мензелинском театре так же работали Сабир Амутбаев и Мулланур Мустафин. Мне кажется, это нормально. Конечно, в первое время у меня было ощущение, что прихожу на чье-то место, но мы поговорили с Дамиром Мударисовичем, поняли друг друга. Вдвоем работать на самом деле легче...

– То есть нет такого – «я главнее».

– Нет, такого быть не должно.

– А может такое случиться?

– Бывает, наверное. В Оренбурге и в Челнах мы работали по два режиссера. Как-то находили взаимопонимание. В моем режиссерском опыте таких сложностей не возникало.

«Долго искал себя»

– Восемь лет проработав в Мензелинском театре, ты решил уйти. Хотел развиваться, расти?

– На самом деле Мензелинский театр – это было единственное место, где я существовал еще с рождения, то есть сколько себя знаю, я был с ним. Родители меня восьмимесячного уже брали на гастроли. Я не знал, что там, за пределами нашего театра. Может быть, мне захотелось увидеть другой мир. И вот я немного поездил, поработал, получил какой-то новый опыт. Но все равно расчет был такой – к своим 50 годам вернуться в Мензелинск. И жене так говорил.

– Значит, так и получилось?

– Да.

– Сколько поработал в Челнах?

– Около 11 лет. Потом в Оренбурге.

– На момент приглашения в Мензелинский театр ты был свободным режиссером?

– Да.

– Ты уже навсегда вернулся, обустроился с семьей?

– Да. С женой. А сын и дочь уже живут отдельно, у них своя жизнь.

– То есть, можно сказать, уже слезли с родительской шеи?

– Слава богу, они и раньше не сидели на шее. Сейчас сын в Ижевске, дочь в Тольятти. Дочка думает вернуться работать в Челны. Театр дал мне жилье – дом всего в двух километрах от Мензелинска.

– Значит, Мензелинск своего сына принял...

– …блудного сына. Я же не только в театрах работал, в разных местах пробовал себя – и охранником был, книги на улице продавал. Но связи с театром никогда не терял. Пусть даже не в штате, но как приглашенный режиссер сотрудничал с разными театрами.

– Ушел из театра, потому что в какой-то момент надоело?

– Это тоже, наверное, было... Но, вернее, не театр мне надоел, а я сам от себя начал уставать, кажется. Были мысли – правильно ли я живу или ошибаюсь, в себя не верил. Наверное, поэтому и ушел, чтобы посмотреть со стороны.

– Ты искал себя и что в итоге нашел?

– Да, в итоге понял, что сердце тянет к театру.

– Получается, в жизни у тебя никогда не было возможности выбора, потому что ты ничего, кроме этого театра, не видел.

– Да, так получается. Но теперь ведь уже видел и с радостью вернулся.

– А что ты еще умеешь делать?

– Если перечислять, больше будет того, что я не умею. Не умею петь, танцевать, рисовать. Все, что я умею, – учить других. Но и учителем я бы не смог стать – у меня нервов не хватает. Мой родной брат – учитель, и я просто поражаюсь, как он выдерживает. Нет, я так не могу, мне не дано, и терпения у меня такого нет.

– Наверняка брат тоже вырос в театре. Его же что-то удержало от театра?

– Он очень сильно хотел. Но папа ему запретил: «Хватит и того, что мы мучились». Брат его послушался. А я, видимо, был не таким послушным.

– Булат, много было в жизни такого, о чем жалеешь?

– Наверное, были моменты. Это же жизнь!

– На режиссера учился в Казани?

– Когда мы поступали, это был институт культуры, а заканчивали мы уже академию. Театральный факультет. Курс Наили Гараевой. Потом вернулся в Мензелинский театр. Тогда в Москве в АПРИКА отучился четыре сессии. Нас прикрепляли к московским театрам. Актер Малого театра Михаил Новохижин был моим куратором. Я смотрел по три-четыре спектакля в день. И вот думаю – если бы у меня не получалось быть режиссером, я бы тогда выбрал что-то другое. Но я стал режиссером, значит, получалось.

– А ведь в свое время имя Булата Бадриева было на слуху, ты был популярным. Хотя работал не в Казани. С чем это было связано, как ты думаешь?

– Я как-то не обращал внимания, известный я человек или нет. Но если говорили что-то хорошее, мне, конечно, было приятно.

– А амбиции?

– Нет, у меня их нет. Даже подозревал, что обо мне уже лишнего говорят.

– Знал, что ты талантливый?

– Знаю. Знаю, что талантливый.

– Тебя тепло приняли в родном театре. Думаешь, это некая дань уважения к твоим родителям или ты сам, своими поступками уже успел заслужить эту любовь?

– Наверное, там все вместе. И заслуги родителей. Возможно, и сам я был не самым плохим режиссером.

– С работы людей не выгонял, не обижал...

– Нет, в таких вещах я очень осторожен. Говорят, театр – это такое место, где каждый другого готов съесть. А я считаю, что в театре абсолютно все просто святые, не только каждый артист, но вообще каждый, кто работает в театре. Ну как можно злиться на человека, который с крохотной зарплатой продолжает верно служить этому театру? Нет, обижать их невозможно. Так нельзя! Вообще я считаю, что каждому из них можно ставить памятник.

– Говорят, что Мензелинский театр – это театр семей. Ты тоже по традиции взял себе в жены актрису?

– Нет, она культуролог.

– То есть хоть ты и режиссер, не женился на актрисе.

– Нет, на них нельзя жениться.

– Почему?

– Моя супруга работала заведующей труппой. Мы познакомились в вузе и вместе приехали в Мензелинск, устроились в театр. Она подышала этим отравленным воздухом театра и сказала «хватит».

– До этого один из наших уважаемых татарских артистов тоже говорил, что не пустил свою дочь в актрисы, потому что красивая девушка непременно станет объектом интереса режиссера. Это так?

– Конечно.

– Но при этом режиссер не женится на актрисе.

– Не женимся. Потому что разной «побочки» много. Женишься – значит, придется ей одни главные роли давать. И кушать она готовить не будет. Я считаю, что у режиссера жена должна быть совсем из другой сферы.

– А может интерес режиссера перерасти в какие-то отношения?

– Искренне признаться – красотой я восхищаюсь. Не деревянный. Но влюблен я только в свою жену.

«Плохую драматургию тоже надо ставить»

– Большая оказалась разница между театром, из которого ты ушел, и театром, в который вернулся?

– Изменения есть. И приятные... и не очень. Когда приехал в 1996 году, мне показалось, что профессионализм в театре как-то уже забыт. А в этот раз с радостью обнаружил, что все службы в театре работают, что Мензелинский театр не потерял себя как профессиональный театр. Он смог идти по инерции, данной ему Сабиром Амутбаевым, Муллануром Мустафиным, – я был рад этому.

– А что стало хуже?

– Такое тоже есть. Но я не буду об этом говорить.

– Что-то собираешься перестраивать?

– Да.

– Что?

– Не скажу.

– Руководство это знает?

– Да. С артистами тоже обговорено. Со стороны профессионализма просто надо развивать уже имеющуюся здесь основу. Профессионализм начал хромать. Потенциал у наших артистов есть. Но небольшая лень тоже есть.

– Поставил перед собой конкретные цели?

– Да.

– Но их-то можешь назвать?

– Во-первых, мне не очень нравится, что в татарском театре есть некоторое увлечение переводами. Если татарскую драматургию не будет ставить даже татарский режиссер, как же нашей драматургии развиваться? Мы должны помогать своим драматургам расти, развиваться, совершенствоваться. Именно в Мензелинске была поставлена первая пьеса Туфана Миннуллина, ее ставил Сабир абый. Потом драматург сам об этом говорил: «Очень слабая была вешь, но ведь поставил!» После этого Туфан Миннулин уже стал Туфаном Миннуллиным. Поэтому мы должны растить своих драматургов. Как сказал Конфуций – пусть растут все цветы. Пусть на нашей репертуарной клумбе будут разные спектакли – татарская классика, и русская, и зарубежная... Но пусть 70-80 процентов все же будут наши, национальные.

– А достойные пьесы есть?

– Ну я их читаю так-то. Разные есть, но ведь их надо ставить. Без этого они не будут развиваться.

– Зная, что это плохая пьеса?

– Все равно надо ставить. Пока драматург не увидит, какие у пьесы недостатки, как он научится писать хорошую?

– Интересно получается! Ты ставишь заведомо плохую пьесу, директор обязан финансировать твои эксперименты, а мензелинский зритель приходить и смотреть – так?

– А я ее так поставлю, что она будет хорошей.

– То есть за драматурга готов поработать?

– Драматург будет сидеть на репетициях. Раньше над спектаклем так и работали. Автор сидел на репетиции, смотрел, обсуждались недостатки, он приходил домой вечером и исправлял. Дописывал, переписывал. Сценическое произведение рождается только когда вот так вместе его создаешь, рука об руку.

– А есть такие драматурги? С кем ты собираешься вот таким образом создавать спектакли?

– Драматурги есть. Ильгиз Зайниев, которого я знаю и очень уважаю. Равиль Сабыр, Радиф Сагди, Мансур Гилязов. В следующие пять лет будут ставиться вот эти драматурги. Первый мой спектакль после возвращения в Мензелинск был «Җәйге кырау» Амира Камалиева. К сожалению, Амира абый уже нет с нами. Я там поспорил с его пьесой. В финале Амира абый главный герой сводит счеты с жизнью. А в нашем спектакле – мы с театром так решили – он не погибает, а находит иное решение. Думаю, если бы Амир абый был жив, но переписал бы пьесу. Но, к сожалению, нам пришлось работать с тем, что есть. Мне кажется, он и сам не был бы против нашего финала.

– Конкурсы и лаборатории помогают развивать татарскую драматургию?

– Мне кажется, должны помогать. Есть конкурс «Новая татарская пьеса», он подстегивает драматургов повышать свое мастерство, тянуться к новым вершинам.

– А у тебя есть какие-то стандарты хорошей драматургии? Какая она должна быть?

– Софокл у древних греков, в Средние века Шекспир, а потом Чехов. После него нет таких драматургов, которые вот так задавали бы направление. Так что пусть читают Чехова! Если зритель тебя не слышит, не понимает, зачем вообще писать пьесу? Это не должно быть просто самореализацией. Если у тебя есть что сказать, но ты не смог донести это через сценическое произведение, значит, у тебя нет таланта. Это касается и режиссера. Много же таких, говорят: «Я так вижу». Если тебя зритель не понял, значит, твой двухчасовой спектакль – просто мусор, ничего не стоит.

– Если драматург принесет тебе свою пьесу, ты сможешь ее улучшить, так?

– Всегда можно что-то подкорректировать, исправить. Где надо сокращаем, вместе дописываем. Театр же – это синтетическое искусство: музыка помогает, хореография, постановка света, декорации. Но в основе, конечно, лежит сама пьеса.

– У тебя есть личный рейтинг по самым сильным драматургам в истории татарской драматургии? Начиная с Тинчурина, Камала, кем продолжишь?

– Гаяз Исхаки... Самый любимый – Фатих Амирхан. Его не ставили. Сложно ставить...

– Театральный критик Глеб Ситковский в одном из театральных лабораторий в Казани сказал, что «Фатих Амирхан написал плохую пьесу»...

– Как может так сказать человек, который по-татарски не знает, не понимает татарского менталитета? «Неравные» Фатиха Амирхана – очень хорошая пьеса, возможно, какие-то вещи у него написаны еще в период, когда он только учился, набирался опыта. Мне хочется поставить второй вариант «Неравных», скажем, такой ремикс. Это сейчас актуально. Потому что татарский народ сейчас дошел до такого определенного края. Мир меняется, мышление, донесение информации до людей меняется. «Неравные» написаны перед Второй мировой войной, потом уже революция... Мы сейчас живем в таком моменте, ходим по очень тонкому льду.

– А из татарской драматургии советского времени?

– Хочется поставить Аяза абый Гилязова. Его еще не ставил. Только сына, Мансура Гилязова. Думаю, что я еще не готов ставить Аяза абый. Для этого нужны и жизненный опыт, и режиссерский. Ильгиза Зайниева тоже еще не ставил. Очень интересный драматург. В репертуаре театра он есть, но сам я не ставил. Хочется работать с Мансуром Гилязовым, Равилем Сабировым.

«По статистике всего 2 процента населения ходит в театр»

– Сейчас ведь очень тревожные времена, пандемия никак не отступает. Как чувствуют себя люди творческие, у них нет ощущения, что настает конец света, не вызывает ли это у них депрессию?

– Такие периоды в истории были. Семнадцатый год, сороковые... Не нужно из пандемии делать катастрофу. Мы сами себя пугаем. Если из-за пандемии закроются театры, будет очень жаль. Людей разъединяют, мы уже начинаем общаться, не выходя из дома, в глаза друг другу не смотрим. Теряется и практика нормального общения, все решаем отправлением СМС. Приходят даже мысли, что это такой «всемирный заговор», чтобы разобщать людей. Настало вот такое удобное время для политиков. Митингов нет, люди сидят по домам – хорошо же.

– Сейчас ввели «Пушкинские карты» для школьников и студентов. Спокойно можно ходить бесплатно в музеи и театры. Слышала, что эти карты на Авито продают за 700-800 рублей...

– Да, продают. Я слышал.

– Почему мы дошли до такого? Никогда ведь театр не уходил из нашей жизни.

– Мензелинский театр в 60-70-х годах играл по 600 спектаклей в год. В деревнях спектакли шли с аншлагами. А если взять в целом, по статистике всего 2 процента населения ходит в театр. 98 процентов в театр вообще не ходит. А наш татарский народ, он театральный...

– Хочешь сказать, что не татары продают «Пушкинскую карту»?

– Не татары. А покупатели могут быть татарами. Не будем обвинять театр. Империи исчезают, а театр живет. Значит, у него есть свой зритель...

– Без помощи государства современный татарский театр сможет прожить?

– Сможет. Два человека вышли на улицу, повесили занавес – это уже театр. Татарский театр по-любому может жить. Наш театр во все времена ездил по деревням. Жители им давали ночлег и кормили. Но сейчас и деревни умирают. Жаль... В следующие пять-десять лет и репертуар изменится. Тема деревни тоже умирает. Нам надо переходить на общечеловеческие темы.

– Должен ли театр взять на себя воспитательную функцию?

– Театр – храм, говорили великие режиссеры. Безусловно, мы должны вести воспитательную работу. Правильно Тукай сказал: «Театр ведет к свету и не дает свернуть с правильного пути». Значит, мы – воспитатели.