Блокадница Валентина КРАСЮК: «Врачи говорили, что не доживу до 17»

 В Казани вышла книга «Дневник ветерана. Непридуманная история войны». Ее издание стало итогом автопробега «Сахалин – Крым», который проходил с 3 апреля по 25 мая и объединил 22 города России. В каждом городе участники встречались с ветеранами войны – их рассказы и составили книгу. В пресс-конференции, организованной ИА «Татар-информ», участвовала одна из героинь проекта – жительница блокадного Ленинграда Валентина Красюк. 

По просьбе журналистов женщина рассказала свою историю. 

Начало блокады 

«Я – ребенок блокады. Родилась 23 июня 1940 года, а война началась 22 июня 1941 года. С первых дней войны мой папа ушел на фронт. Нас, троих детей и маму, хотели эвакуировать. Но не успели, и мы остались в блокадном Ленинграде. До сентября 1941 года мы голодали, но были здоровыми, крепкими. В сентябре нам стали давать карточки на получение 125 г хлеба на сутки на каждого члена семьи. До конца декабря мы как-то переживали эти испытания. 28 декабря 1941-го к нам попросилась женщина с ребенком – ее дом разрушили. Мама согласилась, подумала, что где четверо, там и шестеро будут. Эта женщина нам помогала, возила воду, колола дрова. 31 декабря мы получили карточки на январь 1942-го. Четыре карточки хлебные и четыре карточки – подарки. Мы их ждали, как не знаю чего. Думали – завтра, 1 января, получим подарки и хлеб. Утром просыпаемся – карточек нет, женщины с ребенком нет. Все карточки были украдены. Что нам делать? Мама пошла по квартирам, по всей улице и от каждого кусочка от 125 г отламывала по чуть-чуть. И так набиралось 120 г хлеба нам на троих детей. Мама не в счет. Этот хлебушек мама варила долго-долго, чтобы он был похож на похлебку. Сама брала уголь за щеку: так ей казалось, что она ест, запивала горячим кипятком. Так мы прожили до середины января. 

 

Смерть брата и сестры 

15 января умер братишка. 16 января я слегла, перестала ходить. Осталось дожить 15 дней до получения карточек. Мы дожили. 31 января 1942-го мы получили, наконец, карточки на февраль. Когда мама их принесла, сестренка так обрадовалась, прыгала, чего ей нельзя было делать, она не ходила толком. Потом подошла к маме и сказала: «Хоть Валя некрасивая девочка, но пусть она живет». Она ждала этого хлеба, мечтала, что наестся до отвала. Но ей не пришлось. Она через несколько часов умерла. Ее карточка нам немного помогла, мы не так голодали. В феврале у нас закончились дрова. Я не сказала, что из нашей коммунальной квартиры вынесли семь трупов, не считая моих брата и сестру. Мать начала искать в квартире мебель, которую можно сжечь. Она зашла в одну комнату и упала в обморок. Когда она встала, почувствовала запах хлеба. В огромном мешке из-под картошки лежали сухари. Это говорит о том, что никто не ходил по чужим комнатам и не искал, что можно взять. Она побоялась их взять, пошла к коменданту. Комендант сказала: «Ольга, тебе собирали в январе по крошке, давай сделаем праздник, соберем всех, кто остался жив, и разделим эти сухари поровну». Всех позвали к нам и раздали по два сухаря. Эти сухари все нюхали, боялись есть, настолько они были дороги. Одна женщина, плача, сказала: «Раз у нас есть такие люди, значит, мы победим». Эти сухари нам снились потом очень долго. 

Голод и 40-градусные морозы 

Мы остались вдвоем, маму посылали на всякие работы. Уходя, она меня привязывала к трубе. Самое тяжелое время – 1942 год до марта. Было очень холодно, 40 градусов мороза. Ей приходилось брать меня, с собой за водой. Все думали, что она везет мертвого ребенка, потому что я не делала никаких движений. К ней подходили женщины и говорили: «Вот мертвые лежат, положите сюда». Мама говорила, что я живая, дышу. Люди думали, что она чокнулась, многие так возили мертвых детей, думая, что они спят. Чтобы узнать, жива я или нет, она подносила стакан: запотел – значит живая. Глотать я не могла. Чтобы меня покормить, мама клала хлеб в рот и пальцем била по гортани, чтобы хоть что-то попало. 

Прорыв блокады 

Когда объявили, что блокада прорвана, мама больше не встала. Она держалась только ради меня. Она мне всегда говорила: «Валечка, если бы ты умерла, то меня бы тоже не было, потому что без тебя я бы не смогла встать». 
После того, как закончилась блокада, нас нашли. Маму положили в больницу. Я была никакой: открытые глаза, смотрят в одну точку, ни глотательных движений, ничего. Меня солдаты решили отвезти за город и отдали людям. «Девочка дышит вроде, а не шевелится. Сможете выходить – хорошо, нет – так нет». Что они со мной только не делали. Я все видела, слышала и понимала, но не могла дать знак. Одна женщина догадалась дать мне подсолнечное масло, которое постепенно стало проходить по горлу. Потом они решили, что мне нельзя больше лежать. Брали меня подмышки и таскали по комнате, мое тело болталось. Через полтора месяца впервые глотнула сама. Через три месяца стала разговаривать, петь, читать стихи. Эти женщины были поражены и счастливы. 

 

Встреча с родителями 

К концу войны, перед Победой, мама меня нашла. В день Победы мы пошли встречать папу. Музыка, слезы, улыбки до ушей, все обнимаются. Мы ждали папу. Идет колонна, все грязные, уставшие. Лошади еле плетутся. Передо мной упала лошадь. Я потом очень долго плакала, потому что в этой лошади увидела себя – такую же уставшую, измученную, прошедшую испытания, но выжившую. Но в тот день мы папу не встретили. Он пришел в конце 1945 года, воевал еще с Японией. 

После войны 

Но война моя окончилась только в 17 лет. До этого возраста я плохо ходила, меня пытались вылечить. Врачи думали, что умру, не доживу до 17 лет. Постоянно лежала в больнице, слепла, была дистрофиком. В день рождения у меня был приступ, началась ломка, как у наркоманов, боль страшнейшая, я кричу, а врачи не знают, что делать. Как раз в это время приехали врачи, и один решил остаться со мной. Мне делали уколы, через две недели все прошло. Постепенно я стала нормальным человеком. В 1959 встретила своего мужа, потом родила двоих детей. Жизнь моя сложилась хорошо.