«Бандеровский снаряд до сих пор лежит в доме»: истории прифронтовых городов и их жителей

Названия не всех городов и населенных пунктов, о которых я хочу рассказать в своем репортаже, завершающем цикл материалов из командировки с Донбасса, можно называть. В каких-то по сей день стоят военные подразделения, а некоторые находятся очень близко к линии боевых действий. Названия не главное, главное – безопасность. Меньше всего хочется, чтобы пострадал кто-то из тех, с кем удалось поговорить.

«Мы выживаем, но мы обязательно восстановим наш город»

Этот небольшой город находится неподалеку от Лисичанска, только еще ближе к местам боевых действий. Когда мы были там, от него до линии фронта оставалось не более шести километров.

Когда едешь по городу, видно, что многие здания пострадали от обстрелов. Вот, например, бывший торговый центр, от которого остался только обгоревший каркас – попадание было точным.

Наш сопровождающий Рома рассказывает, что в городе когда-то было много магазинов, сегодня почти все они не работают. В некоторые, особенно отдельно стоящие, прилетали ракеты, от них остались лишь обугленные скелеты. Магазины, что на первых этажах жилых домов, зияют слепыми окнами-глазницами. Стекол давно нет, полиэтилен висит лохмотьями. Внутри все перевернуто вверх дном.

«Все магазины давно размародëрены», – объясняет Рома.

Очень многие жилые дома словно покрыты ранами – выжжено по несколько квартир, а то и подъездов. В окнах многих строений нет стекол.

Вот стоит школа – трехэтажное здание типового проекта советских времен. Смотрю и понимаю, что в точно такой же школе, построенной по такому же проекту, когда-то я училась с первого по третий класс в своем родном городе. Я помню каждый уголок в ней, знаю, что если подняться по центральной лестнице, то прямо будет вход в столовую, где пекли самые вкусные пирожки. Спохватываюсь – не моя школа, не моя реальность, ловлю себя на мысли, что к счастью… В здании ни одного целого окна. Надеюсь, когда ее бомбили, внутри никого не было.

Горожане рассказывают, что школы здесь не работают уже второй год…

Когда-то в городе жило более семи тысяч жителей. Сегодня вряд ли осталась треть из них – в основном те, кому ехать некуда и незачем. Среди них очень много людей в преклонном возрасте.

Мужчина шел к цистерне за водой, увидел, что мы с фотографом снимаем, заинтересовался, остановился. Разговорились – представился Юрием. Рассказал, что родился и вырос здесь, сейчас ему без малого 60. Долгие годы работал на шахте.

«В каких условиях живем? Ну представьте, нет ни света, ни воды, ни газа, все разбито, расквашено. Выживаем как-то. В колодцах воду берем. Спасибо, помогают люди – поставили буржуйку. У меня пока ее нет, но надеюсь, что будет. Дрова? Сами режем деревья, вон видите, почти все деревья изрезали, другого отопления нет. Так и выживаем», – рассказывает Юрий.

Я кутаюсь в воротник куртки – февральские ветры здесь очень злые, пробирают до костей. В какой-то момент замечаю, что Юрий даже не отворачивается от пронзительного ветра. Человек, который привык, что холодно и на улице, и дома. Для него это не такая катастрофа, как для меня.

«Раз в месяц получаю гуманитарную помощь: три банки тушенки, три банки рыбных консервов, две банки сгущенки, килограмм сахара, килограмм риса, три килограмма макарон. Вот считайте, с моим ростом в два метра на сколько этого хватит? Приходится экономить, а что делать? Спасибо военным, что помогают», – объясняет Юрий.

Рассказывает, что сейчас жить гораздо спокойнее, обстрелы бывают заметно реже, чем еще недавно. А тогда, говорит, было «ой-ей-ей», долго прятались в подвалах. Спрашиваю: «Есть надежда, что все это скоро закончится?»

«Не только есть надежда на то, что это все закончится, мы думаем все восстанавливать. Пока силы есть, пока здоровье есть, мы надеемся. Конечно, чувствуем, что Россия помогает», – подытоживает Юрий.

Прощаемся, он уходит за водой. Надо успеть – у цистерны уже собралась очередь.

Невероятные люди! Живут в нечеловеческих условиях и мечтают о том, как будут все вокруг восстанавливать, – это потрясает.

«В домах так холодно, что вода замерзает»

Подходим к цистерне, из которой местные жители набирают воду. К ней с разных сторон стягиваются люди с канистрами – в руках, на тележках, на велосипедах, с санками. Машина приезжает два раза в неделю, люди стараются набрать как можно больше.

Водитель цистерны и женщина, которая сидит рядом с ним, взволнованно спрашивают, кто мы и для чего снимаем, – объясняем, успокаиваем.

«Поймите, опасно очень. Наша машина единственная здесь воду развозит. Не дай Бог в нас прилетит, люди без воды останутся. Меня не снимайте, пожалуйста», – объясняет водитель.

Перестаю снимать, без камеры люди разговаривают гораздо охотнее.

«Набираем столько, сколько сможем увезти. В прошлый раз вообще ничего не набрали – не хватило. Это и на еду, и для всего остального, потому что больше набрать негде», – рассказывает одна из местных жительниц.

«Мало людей в городе осталось, все уехали, кто мог. Холодно потому что. Сейчас вот буржуйки волонтеры начали возить. Тем, кто взял, потеплее стало, а так – очень тяжело. Минусовая температура в квартирах, вода позамерзает. Вот так выживаем», – говорит другая.

Пока стоим у машины, мимо проходят мужчины с канистрами – тоже за водой, – перебрасываемся короткими фразами. Услышав, что наша спутница Маша – волонтер, мужчины останавливаются, охотно разговаривают: «Продукты-то у нас есть, не голодаем. А вот бытовой химии совсем нет. Нам бы мыла кусок».

Маша достает из «ГАЗели» банку жидкого мыла и отдает мужчине. Его глаза светятся неподдельным восторгом: «Вот мама сейчас обрадуется!» Он благодарит и спешно уходит – торопится порадовать маму.

«Живем, как цыгане»

В общем для нескольких пятиэтажек дворе ряд деревянных сараев. Возле одного из них копошится пожилая женщина. Знакомимся, ее зовут Валентина, ей 79 лет. Она одна из двоих оставшихся жильцов пятиэтажной хрущевки. Больше в доме никого. Еще двое, рассказывает баба Валя, приходят проверяют свои квартиры, а живут в других районах. В руках у нее топорик, говорит, спасибо военным, дали, чтобы дров нарубить.

«Сейчас рубать буду, буржуйку топить, а она коптит – зараза такая. Сегодня там, где раздают гуманитарку, давать будут прессованные опилки, схожу попрошу, а то все деревья уже порубали вокруг», – печально оглядывается она по сторонам.

Напрашиваемся в гости, посмотреть, как она живет – одна во всем подъезде. Охотно соглашается, идем за ней, поднимаемся на третий этаж. По пути замечаю надпись на одной из соседских квартир: «Живут люди». Это одна из тех квартир, говорит баба Валя, которую приходит проверять хозяин, а надпись – предупреждение для тех, кто может решить заглянуть без спроса.

«Продуктов нам понадавали, знаете, сколько. Татарстан вот еще должен вот-вот привезти гуманитарку, ждем. Сегодня чи* завтра. Я живу одна, мне хватает, не голодаю. А у кого семья, тем, может, потяжелее. А я хлеба кусочек в карман возьму, пойду на пункт, там борщ дают, поем – мне хватит до завтра. А у кого семьи или мужики, им мяса надо, рыбу, что им тот супик. Ну ничего, кто пенсию получает, те покупают. Что же теперь? Пенсию куда тратить? На еду», – размышляет баба Валя.

Еду она готовит на газовом баллоне, баллоны покупает. Говорит, что воды, которую так же, как и остальные, набирает в цистерне, ей хватает на неделю. Потом замолкает на несколько секунд, смотрит мне внимательно в глаза и, улыбнувшись, добавляет: «Вот так мы и живем, как цыгане».

«Света нет с мая месяца. Ну а что ж, терпим, что делать. К обстрелам попривыкали уже. Вначале было страшно, везде разрывались снаряды, все сараи погорели, мы все по подвалам сидели. Так и сейчас некоторые семьи живут в подвалах, в квартирах не осталось ничего. Позанимали там комнаты, квартиры сделали – ужас, не то слово. Быстрее бы все закончилось», – вздыхает баба Валя.

В таких условиях город живет с мая. Скоро год как. Баба Валя рассказывает, что на какое-то время уезжала отсюда к сыну в Ялту. Но так случилось, что он умер, пришлось вернуться сюда. Хорошо, говорит, хоть квартира целая.

«В нашем доме более-менее, там в других домах, говорят, лазают, воруют, а у нас нет, порядок. Рядом военные стоят, может, из-за них у нас спокойно. Военные помогают, вон топорик дал мне, вчера дрова рубил и мне дал на растопку», – рассказывает женщина.

– Держитесь пока?

– А есть выход? Куда деваться? Таблеток утром напилась, сердце болит, давление, да еще простыла – холодно же. Но ничего, говорят, скоро все это закончится.

Баба Валя показывает, как спит: в одной из комнат стоит буржуйка, в паре метров – кровать. Вот так, говорит, натоплю, и тепло.

«Два “Татарстана”, пожалуйста»

От жителей города слышим, что много гуманитарной помощи к ним поступает из Татарстана. Решаем заглянуть в один из пунктов раздачи.

Пока добираемся до него на машине через частный сектор, обращаю внимание на надпись на некоторых воротах заборов: «м/н». Пытаюсь расшифровать, угадываю – удивляюсь. Мою догадку подтверждает наш сопровождающий Рома. Надпись означает, что «мин нет».

Значит, территория домохозяйства проверена саперами. Они же оставили эту сигнальную надпись: либо хозяевам, которые решат вернуться, либо военным, которые стоят в некоторых брошенных домах.

Подъезжаем к одноэтажному строению, перед которым большое количество людей. На фасаде здания баннер «Единой России».

Женщины, которые раздают гуманитарную помощь, из местных. Говорят, что бывает, сюда за гуманитаркой приходят до двух тысяч человек, бывает и больше.

Вдруг слышу: «Два “Татарстана”, пожалуйста». Спрашиваю – объясняют, что гуманитарка приезжает от Росрезерва и из Татарстана, так и называют наборы. Здесь строгий учет, каждого записывают, в одни руки один набор продуктов.

«Выдаем набор “Татарстан”: кильку, тушенку, гречку, макароны и муку. Это на одного. “Татарстан” выдают примерно раз в месяц, а от Росрезерва по графику», – рассказывают работницы пункта раздачи.

Люди, получающие гуманитарную помощь, сниматься отказываются, без камеры на вопросы отвечают.

«Не знаю, на сколько хватит этого набора, но на сколько бы ни хватило – помощь же, без нее сложно», – говорит одна из женщин.

Пока внутри развешивают муку и макароны, снаружи волонтеры из Татарстана прямо из машины раздают подгузники и пеленки для лежачих больных. Люди подходят к машине и просят еще хотя бы одну упаковку, объясняют, что очень не хватает им здесь средств гигиены. Волонтер Мария Ефремова тут же берет просьбу на заметку.

«В следующий раз привезем больше средств гигиены. Не знали, что здесь в них так нуждаются», – говорит Маша.

Подходит женщина, рассказывает, что ее дочь – инвалид, спрашивает, нет ли случайно инвалидной коляски. Маша связывается с водителем, который из Татарстана едет сюда, на Донбасс. Он везет пикап для военных, на который собрали деньги жители республики и который купила для батальона Маша. Просит водителя заехать по дороге в одно из татарстанских сел, забрать инвалидную коляску у женщины, которая тоже помогает в сборе гуманитарной помощи.

Забегая вперед, скажу, что к концу нашей командировки пикап приехал, в нем была та самая инвалидная коляска. Ее в тот же день передали матери девочки-инвалида. Так радостно, когда видишь, что помощь приходит быстро – прямо на глазах.

«Сын был диабетик, умер потому, что скорая не приехала из-за обстрелов»

Разговорились с красивым пожилым мужчиной у пункта раздачи гуманитарной помощи. Он представился Алексеем.

«Десять тысяч в месяц дают пенсионеру, можно на них прожить? Если буханка хлеба стоит 50 рублей. Мы живем втроем: я, жена и дочь. Выживаем. Что готовим? Гречку дают, гречку варим. Тушенку дают, готовим. Купить ее невозможно, она стоит бешеные деньги. Год назад умер мой сын. Он был диабетик, ему стало плохо. Мы вызвали скорую, а они отказались к нам ехать, здесь шли плотные обстрелы. Когда медики добрались-таки до него, помочь уже ничем было нельзя», – рассказывает Алексей.

У каждого здесь своя боль, своя война. Алексей рассказывает, каким когда-то был город: работали заводы, шахты, везде требовались рабочие руки, а сейчас ничего нет.

«В 90-е все развалилось, точнее растащили. Школы здесь не работают уже второй год. Что будет с этими пацанами и девчонками? Что с ними будет? На что они способны?» – едва не плачет пожилой мужчина.

– Чего вы больше всего хотите?

– А чего я хочу? Мирного неба, и все!

…

Как только наступает темнота, город становится похож на героя киношных ужастиков: улицы пустынны, света нет ни в одном окошке. Если где-то и зажигают свечи или фонари, то сквозь плотно занавешенные окна на улицу не проскользнет даже лучик. Слишком опасно. Никто не знает, какой из домов может стать следующей целью ВСУ.

Минные поля и взорванные мосты

Первомайск тоже рядом с Лисичанском, но от линии фронта чуть дальше. Очень напоминает любой из небольших татарстанских городов в лихие 90-е.

В городе очень много военных. Сидишь в кафе или стоишь в магазине, заходит мужчина в камуфляже и с автоматом за спиной – это здесь обычная картина.

По дороге к городу поля с табличками «Опасно, мины». Проезжаем очередной мост – тоже был взорван ВСУ перед отступлением. То и дело попадаются торчащие из земли хвосты ракет.

На подъезде к городу, прямо у дороги вход в блиндаж. Над поверхностью земли бревенчатая надстройка, лестница ведет вниз.

«Это бывший контрольно-пропускной пункт. Его организовали ВСУ. Когда наши войска сюда заходили, он был уничтожен. Он очень глубокий, очень хорошо укреплен. Здесь могут находиться еще какие-то детали растяжек, поэтому далеко проходить не будем. Это капитальное укрепление, в нем несколько ходов. Здесь была небольшая лежанка, столик. Ходы шли к другим позициям. Везде брошены провода, сейчас электричества здесь нет, но, обращу ваше внимание, все в очень хорошем состоянии. Даже после прилетов ни один снаряд, ни одна мина не “разобрала” это укрепление. Это укрепсооружение мы брали штурмом, здесь был серьезный стрелковый бой. Зачистили, отработали, забрали. Строение капитальное, готовились они задолго, прочно и надежно. Здесь были и поляки, и грузины, и чехи», – рассказывает наш сопровождающий Рома.

Рома объясняет, что здесь беззаботно гулять по полям не вариант, везде могут быть мины. Так что просит нас с дороги не сходить.

«Когда стали выезжать из Изюма, на нас вылетели ДРГшники»

Стоит отметить, если бы не Рома, мы вряд ли бы увидели все то, что нам удалось увидеть. На протяжении всей поездки он был нашим гидом, защитником и ангелом-хранителем.

Рома из Нижнего Новгорода. Когда с работой случились перебои, решил поехать в зону СВО.

«Через “Единую Россию” я поехал в Купянск, Изюм. Меня поставили начальником волонтерской роты. Там я был с начала СВО до начала сентября. Каждые две недели волонтеры менялись. В начале сентября как раз происходила ротация войск. Я поехал за очередной командой волонтеров. В этот момент началось контрнаступление нацистов. Купянск и Изюм забрали. А у меня там два человека остались. Мне говорят: “Мы тебя туда не пустим”. Я прыгнул в уазик и полетел по полю, там уже работали ДРГ. Долетаю в Изюм. Нахожу ребят, они были в комендатуре. Нам дают два автомата, несколько гранат и говорят: “Больше мы вам сейчас ничем помочь не можем, потому что Изюм берут в кольцо”», – вспоминает Роман.

Одна из местных девушек, Ирина, сказала: «Мой папа знает здесь все дороги, даже самые потаенные. Давайте собирайтесь быстренько, попытаемся выехать из Изюма».

Они собрали вещи, закидали в уазик и выдвинулись с местными жителями по полям.

«Выехали мы в итоге на Сватово. Когда стали выезжать, метров в трехстах от нас вылетели ДРГшники. Конечно, была стрельба, кидали гранаты на ходу, нас потрепало. Возможно, потому, что мы обозначились, что мы вооружены, нас не стали взрывать, не могу сказать. Но с Божьей помощью мы вышли из окружения», – рассказал Роман.

Потихоньку добрались до Луганска. Прожили там несколько дней. Рома вспоминает, что в тот момент принял решение остаться в Луганске, не уезжать с остальными домой.

«Вышел на связь со знакомыми, они меня связали с военным ЛНР, мы созвонились, они за мной приехали на авто. Меня везли в одно место, но по дороге меня перехватил начальник штаба и приказал привезти к себе. Я с ним познакомился. Оставили меня, отправили на десять дней в учебку на полигон. А через три дня меня забрали с полигона в батальон. И с этого момента началась моя боевая служба в этом батальоне. Бойцы в батальоне – самые обычные простые люди. Не военные. Обычные гражданские, без опыта», – рассказал Рома о том, как попал в батальон.

Именно этому батальону и помогает Мария Ефремова и жители Татарстана. О батальоне я рассказывала в одном из прошлых репортажей в «Татар-информе».

«Неразорвавшийся снаряд по сей день лежит у меня в доме, ждет саперов»

Этот поселок освободили еще летом, сегодня в нем стоит подразделение казачьего корпуса. Бойцы рассказали, что по соседству с ними живут пожилая женщина с дочкой, в их дом прилетел снаряд ВСУ, не разорвался, так и лежит там – ждет саперов.

Галине Степановне 72 года, рассказывает, что все время, пока здесь стояли ВСУ, ей приходилось прятать от них свою дочь.

«Живем благодаря военным ребятам. Бандеровский снаряд до сих пор лежит у меня в доме. Прям в дом попал, мебель вся побитая. До этого были – черти – повытягивали все из дома: и телевизор, и магнитофон, и радио, пылесос забрали даже, насос из колодца, шланги все – все забрали. Из подвала все выгребли. Дай Бог здоровья ребятушкам нашим, они помогают», – рассказывает Галина Степановна.

Жители городов, рассказывает женщина, вывезли к ним в поселок своих кошек и собак и бросили здесь. Двух псов подобрала Галина Степановна, назвала Руди и Найда. Пока мы с ней беседуем, собаки сосредоточенно облаивают нас – мы для них непрошеные гости. В глазах четвероногих страх: время сейчас такое – никогда не знаешь, когда можешь вновь лишиться хозяина и куска хлеба. Так что за свою новую хозяйку-спасительницу псы будут стоять насмерть.

«Сама не доем, их накормлю. Я весила килограммов сто когда-то, а сейчас ладно если сорок во мне осталось. Да если бы не эти деточки, наши солдаты, нам был бы гаплык**», – вытирает слезу пожилая женщина.

Прощаемся. Казак, который нас сопровождал, перед уходом перекидывается с Галиной Степановной парой фраз – уже привычно, по-свойски, по-соседски.

«Молю Бога, чтобы скорее наш теперешний президент прислал нам своего председателя с бригадой ребят, которым он верит, и поставил к нам сюда в поселок, чтобы они навели порядок. Чтобы отремонтировали мостики, чтобы к нам пустили автобус. Чтобы отремонтировали наш магазин, вон он стоит разбитый, видите. Но чтобы поставил сюда своих продавцов. Чтобы у нас больше не воровали и нас больше не обкрадывали. Последние гуманитарки были, дай Бог здоровья президенту, хорошие», – на прощанье говорит уже твердым голосом Галина Степановна.

Едем дальше, проезжаем длинную, почти бесконечную линию из каменных четырехгранных пирамид.

«Это второй оборонительный рубеж, который между ЛНР и ДНР создан нашими российскими войсками. На тот случай, если вдруг какой-то будет танковый прорыв, они на этом рубеже разобьются. Бетонные пирамиды стоят в два ряда, между ними полтора-два метра – это расстояние заминировано. Треугольники между собой будут скованы цепями», – объясняет Роман.

По пути замечаем в поле строительную технику, что-то копают экскаваторы. Наш сопровождающий объясняет, что это окоп глубиной порядка трех метров. Это тоже на случай вероятного прорыва. Но тут же добавляет: «Но прорыва не будет, потому что мы им не позволим!»

Мертвая тишина мертвого города

За разговором доезжаем до Попасной.

Еще до командировки я читала в Сети, что бои за город были ожесточенными. От него практически ничего не осталось.

Справа от дороги на въезде в Попасную лежит разбитый танк ВСУ, башня танка лежит по другую сторону дороги, метрах в ста пятидесяти. По всей видимости, рванул боекомплект.

Въезжаем в город. Когда-то в нем жили 20 тысяч человек. Он был очень ухоженный, уютный и красивый – рассказывали бойцы батальона, они почти все местные. Слева у дороги воронка глубиной метра в три, за ней железнодорожные пути, на которых лежат вагоны.

«Вот мы видим с вами результат работу украинской “Точки У” по нашим позициям. Благо это была ложная позиция, наших солдат здесь не находилось. Мы видим разрушенное здание, точнее то, что от него осталось. Так вот наш противник борется с нами, с нашим населением, сами видите, какие разрушения. Так отступала Украина, так они пытались нанести урон нам и нашему Отечеству», – рассказывает Дима.

Несколько месяцев назад батальон, в который приехали наши волонтеры, стоял здесь, в Попасной. Бойцы сражались за ее освобождение, Дима тоже был здесь тогда.

«С точки зрения религии – безумец, с точки зрения Отечества – патриот»

На каске Димы написано «Поп» – это его позывной.

«Почему “Поп”? Я с 16 лет в церкви, я бывший сотрудник Главного храма Вооруженных сил в Кубинке, помощник начальника отделения по работе с верующими. Так что позывного другого и не предполагалось. Я водил там экскурсии, занимался духовно-просветительской деятельностью, помогал организовывать мероприятия», – улыбаясь, рассказывает Дима.

Сам он родом из Луганской области, на СВО приехал сознательно. Говорит, решил, что должен быть вместе с Родиной.

«В 2011 года 22 февраля я надел подрясник, а спустя 11 лет в этот же день надел военную форму», – рассказывает о неожиданных поворотах своей судьбы Дима.

– Как тебе в роли военного?

– Никак. Война – страшная вещь. А внизу у меня все равно подрясник. Я его, конечно, не всегда надеваю. Лица духовного рода деятельности по военным меркам со стороны противника лакомые цели. Несмотря на то что я в форме, во мне по-прежнему больше от священника. Я себя военным не считаю.

– Как бы ты себя назвал?

– С точки зрения религии – безумец, с точки зрения Отечества – патриот.

Те, кто с передовой приезжают, обращаются порой за добрым словом, поддержкой духовной. Особенно когда я в подряснике. Я себе иногда это позволяю. Иногда настолько охватывает разное, что приходится надевать подрясник и самому спасаться, чтобы не стало хуже.

После войны надеюсь вернуться в храм, а там – на все воля Божья.

«Душа скорбит, понимаешь, что ВСУ не выбирали цели»

Едем по улицам. Разбито все: жилые дома, магазины, дома культуры, – нет ни единого целого строения. Ни одного.

В руинах справа от дороги угадывается храм. Более-менее уцелела его колокольня, от самого храма остались лишь части стен.

«Мы находимся с вами возле разрушенного храма. Душа скорбит. Потому что смотришь и понимаешь, что Украина не выбирала цели. Они били с тяжелого орудия куда попало. Когда наш батальон стоял в Попасной, у меня не было возможности приехать сюда – были другие цели и задачи. Но сейчас я смотрю со скорбью души на разрушенный храм, на Дом Божий, где когда-то творились добрые дела. Видно, что здесь была воскресная школа, жила-процветала. С учетом убранства храма можно понять, что он был красивым, богатым. Каждое воскресенье и в большие праздники здесь совершалась Евхаристия – самое главное таинство Церкви Христовой. А сейчас ничего этого нет… Но все это со временем придется нам восстанавливать. Ну а пока война», – рассказывает Дима.

Перед храмом памятник – черная плита с надписью «Вечная память мирным жителям г. Попасная и военнослужащим, погибшим во время проведения АТО. 22 июля 2015 г. ».

Здесь молились за души погибших. Молится ли кто-то теперь за погибший храм?

Тишина здесь такая, что, кажется, слышно, как чей-то брошенный кот ступает по снегу. Мертвая тишина в мертвом городе.

Обхожу разрушенный храм и останавливаюсь в изумлении – повторюсь, от строения не осталось ни одного живого места, а прямо передо мной на одной из стен мозаика, на которой изображены святые апостолы Петр и Павел. Они уцелели. Она сохранилась полностью. Это выглядит как чудо.

Когда мы ехали в Попасную, военные сказали нам, что в городе никто не живет. К слову, минувшим летом Леонид Пасечник высказывал предположение, что город восстанавливать не будут. Увидев все своими глазами, понимаю, что восстанавливать здесь попросту нечего.

«Молодым в таких условиях никак, а мы ничего, держимся»

Едем по городу дальше. Вдруг видим пожилую женщину с велосипедом. Она явно из местных. Останавливаемся.

– Мы журналисты из Татарстана.

– Да-а?! А я из Казани!

– Серьезно?!

– Серьезно, Лидия меня зовут.

Женщина рассказала, что родилась в Казани, прожила там 25 лет, в 1979 году вышла замуж и приехала в Попасную. За все эти годы раза два в Казани бывала.

– Как вы здесь живете? Мы думали, что здесь и не живет никто.

– Да нет, живем. Просто сейчас нам особо ходить по городу не разрешают. Нормально живем. Я никуда не уезжала, все время здесь жила. Дети уехали – дочка в Казани, сын в Набережные Челны уехал. У меня там родные. А я здесь живу с мужем и свекровью.

– Как в таких условиях хозяйство ведете?

– Хозяйство???

– Имею в виду, как готовите?

– Печка есть. Света нет, вода из колодца, он во дворе. Дом целый – повезло.

– Говорят, восстанавливать не будут Попасную, все равно здесь останетесь?

– Почему не будут? Как не будут? Это узловая станция, все равно будут восстанавливать. Что бы ни говорили, но восстанавливать все равно будут!

И тут я понимаю, что города практически нет, а надежда на то, что он когда-нибудь восстанет из руин, жива. Среди тех, кто остался здесь с ним в такое тяжелое для него время.

– У вас продукты в сумках – гуманитарка?

– Бог с вами, какая тут гуманитарка? У солдат берем. Гуманитарку нам за три месяца два раза давали. Сейчас солдаты подкармливают – крупу вон, хлеб дали, ничего, живем. Попасную начали бомбить 2 марта. Свет, все отключили и где-то в июне уже выбили всех и заняли ее российские войска. Молодым в таких условиях жить никак, а нам – терпимо, живем.

«Когда город брали, я здесь был – тяжело было, если честно»

В частном секторе среди разбитых домов замечаем пожилого мужчину. Завидев нас, он улыбается. Живет в Попасной почти всю жизнь, зовут его Сашей. 45 лет он проработал учителем физкультуры в местной школе. Смеется, говорит, что его самому первому выпускнику сейчас уже 63 года.

Сюда, на эту улицу, Саша пришел в поисках колеса для своей тачки.

«Дом у меня на Подлесье. Стекла все были выбиты. Ставней не было, крыша вся побита – ремонта много было. Все лето ремонтировал. Подбирал, где что есть, и прилаживал. Вон развалин сколько – где брусочек возьмешь, где шифера кусок, а по-другому никак. Плохо, что газа нет, света нет, топить нечем. Без света пропадаем целый год», – рассказал Саша.

По его словам, военные очень помогают оставшимся здесь мирным жителям. Говорит, что нынешние бойцы – уже из седьмого потока, они постоянно меняются.

«Когда город брали, мы здесь были. Тяжело было, если честно. Все время в подвалах сидели. Через каждые десять метров снаряды рвались. Я с женой живу. А вообще нас там 40 человек. Там на вагоноремонтном заводе человек 60 живет, в другом районе тоже человек 60. Гуманитарку редко привозят, а военные помогают. Дома топим, благо печка есть. А дрова здесь повсюду, где хочешь бери», – проводит рукой Саша вокруг, показывая на разбитые дома.

Бредем до железнодорожной станции Попасная. Время здесь словно остановилось. Здание вокзала практически разрушено, на одной из стен уцелела табличка с цитатой из «12 стульев» Ильфа и Петрова: «Исчез отец Федор. Завертела его нелегкая. Говорят, что видели его на станции Попасная, Донецких дорог. Бежал он по перрону с чайником кипятку».

Это даже не из прошлой – из позапрошлой жизни. Жители Попасной очень гордились тем, что их город упомянут в великом произведении, казалось, авторы увековечили его в своем романе. Судьба распорядилась иначе. Если решение не восстанавливать Попасную останется неизменным, этот когда-то красивый и уютный город останется лишь цитатой из Ильфа и Петрова…

На полностью разбитой станции лежат останки бойца ВСУ – это понятно по форме. «Украина не забирает своих убитых, не заморачивается», – объяснили мне, онемевшей от ужаса, бойцы.

…

Прифронтовым городам очень и очень непросто. Они цепляются за жизнь, некоторые – из последних сил. Люди, которые живут в этих городах, очень похожи друг на друга, они существуют в режиме выживания. Им очень важна и нужна наша помощь.

Что подумалось после возвращения с Донбасса? Война гораздо ближе, чем мы думаем. Она не где-то за полторы тысячи километров, она давно уже постучалась практически в каждый дом.

* Пер. с укр. – или

** Конец, хана