Артур Амиров: «Татарское искусство должно быть нацелено и на русского зрителя»

«До шести лет жил на Урале, но родиной считаю Казань»

– Артур, где вы родились?

– Родился в Ижевске, но больше ничего там не делал. До шести лет жил на Урале, а с первого класса школы я в Казани. Родиной считаю Казань.

– Ваши родители имеют отношение к искусству?

– Нет, они оба преподаватели Казанского ветеринарного института.

– Вот почему вы выступали там на «Студвесне».

– Это вы хорошо долистали мой Instagram* (смеется). На самом деле, со второго класса я учился во вторую смену, поэтому с утра ходил к маме на пары по фармакологии. В какой-то момент она поняла, что все эти пары я уже знаю наизусть, и сказала: иди на третий этаж, там актовый зал. Я пошел и с тех пор девять лет участвовал во всех студвеснах ветеринарного института.

– Вы, кажется, знаете татарский язык?

– Я понимаю, но не разговариваю, чтобы не позориться (смеется).

– Но на татарском поете?

– Да, но просто я изначально артист. А так я наполовину татарин, наполовину армянин.

– А где вы учились?

– Я окончил Российский институт театрального искусства – ГИТИС, мастерская заслуженного деятеля искусств России Михаила Борисовича Борисова, моего творческого гуру, театрального отца. Это человек, который привил мне любовь к театру, за что я больше всего ему благодарен, потому что сегодня без театра не представляю своей жизни. Во время нашего обучения Михаил Борисович покинул нас, что стало большим потрясением для всего театрального сообщества и нас, 25 его «птенцов». Это был самый тяжелый год во время обучения. Через полтора года нас «подобрал» и доучивал другой выдающийся деятель – Владимир Николаевич Панков, основатель жанра саунд-драмы и художественный руководитель театра «Центр драматургии и режиссуры».

Но, находя позитивные моменты в любых жизненных ситуациях, могу сказать: зато мы познали и Вахтанговскую школу психологического театра, и абсолютно противоположный ей современный андеграундный театр. Но вообще наш факультет, который сейчас называется факультетом новых направлений сценических искусств, занимается современным синтезом музыкального, драматического театра и шоу. Это прямо то, что мне было всегда интересно.

На самом деле, ты сам приходишь к тому, что тебе интересно. У меня есть одногруппники, которые ушли в драматический театр, а я специализируюсь на музыкальном театре. Которого, можно сказать, нет в Татарстане.

«Каждый год несколько человек из Татарстана выпускаются в ГИТИСе, Щукинском, «Щепке», МХАТе – и им некуда возвращаться»

– Разве под него не хотят приспособить старое здание театра Камала?

– Насколько я знаю, уже нет. По моей информации, в театр Камала переезжает Тинчуринский, в Тинчуринский – театр Кариева, а что будет в театре Кариева, еще неизвестно. Хотя разговоры о создании музыкального театра в старом здании театра Камала шли очень долго.

Почему это невозможно, я, честно, не понимаю. Для меня это самая больная тема. Я считаю, что Татарстан – один из самых творческих и вокально развитых регионов. Мелодичность у татар в крови, есть творчество, есть моң, это один из самых мелодичных народов России. И то, что у нас во всей огромной республике, одной из самых продвинутых, нет ни одного государственного музыкального театра – профессионального, академического, театра мюзикла... В Казани в принципе театров меньше, чем в соседней Йошкар-Оле.

Для меня, как и для множества моих одногруппников, это огромная проблема. На моем курсе в ГИТИСе учились семь человек из Татарстана, и нам некуда возвращаться. Каждый год несколько человек из нашей республики выпускаются в ГИТИСе, в Щукинском училище, в «Щепке», во МХАТе, и им некуда возвращаться. Я знаю об этом не понаслышке, мы же плюс-минус все общаемся.

Мы не можем вернуться как минимум потому, что ставки есть только в татарских театрах, а мы учились на русскоязычных артистов. Хотя мы без проблем можем ставить на татарском, но помимо татарской культуры в Татарстане нужно продвигать и русскую. Как и музыкальный театр.

– Вы этот вопрос где-то поднимали?

– Да, во время визита Раиса Татарстана в ГИТИС примерно год назад. Но, насколько я знаю, на сегодня создание музыкального театра не планируется.

– А я могу вам сказать, почему его создание не планируется в старом здании театра Камала. Я делала материал с композитором Эльмиром Низамовым, и он сказал, что строение этого здания в принципе не позволяет использовать его под музыкальный театр – вместить там труппу, хор, оркестр и так далее. И плюс акустика.

– Мне кажется, он имеет в виду более классический жанр. Потому что для музыкального театра или театра мюзикла (а не оперетты) все акустические вопросы решаются техникой. Мы работаем с большим звуком.

И в остальном в этом здании можно сделать нормальной музыкальный театр. Там есть поворотный круг, приспособляемый задник, цеха. Понимаете, одно дело, когда нет ничего, другое – когда есть хоть что-то. Тогда можно загадывать что-то большее.

«Да, зритель еще не готов. Но он и не будет готов – он же никогда этого не видел»

– Вы сказали, что высвобождается Кариевский театр. Он не мог бы подойти?

– Нет, он очень маленький, как сельский ДК. У музыкального театра есть специфика. Это самый дорогой театральный жанр, потому что он вмещает в себя все виды и направления театрального искусства. И цирк, и иллюзию, и вокал, и пластику, и художественное воплощение, и технические новшества. Соответственно, это самая большая труппа. В какой-то мере это может быть даже дороже, чем опера. Просто опера и балет у нас относятся к элитарному искусству, а мюзиклы – к массовому. Поэтому хотя в силу дороговизны мюзиклы выпускаются гораздо реже, но людей они могут собрать гораздо больше.

– Если, допустим, вдруг случится, что в Казани будет построен музыкальный театр, он будет востребован?

– Говорить о востребованности театра, я считаю, нет смысла. Потому что театр, как одна из потребностей пирамиды Маслоу, есть в любом случае. Как потребность в искусстве, в том самом катарсисе.

Другое дело, воспитан ли зритель. Я считаю, что в Татарстане пока не очень высокий спрос на музыкальный театр. Даже на спектаклях театра Вахтангова залы у нас не заполнены на сто процентов. Стопроцентная заполняемость только у театра оперы и балета.

Но дело в том, что спрос зависит и от предложения. Предложения у нас нет, поэтому круг зрителей ограничен. У нас очень четкое распределение по возрастам, кто куда пойдет, и, кроме того, очень сложно с экспериментальными жанрами. Зритель все-таки еще не готов. Но он и не будет готов, если он никогда этого не видел. Иммерсивное шоу «Анна Каренина», которое идет в Казани, тоже было чем-то из ряда вон. И цены на билеты могли шокировать, хотя, на самом деле, это абсолютно нормальная цена. Но люди же привыкли, ходят.

– То есть в случае музыкального театра спрос можно и нужно подтолкнуть?

– Да. У нас предложения нет в принципе, некуда пойти. Вот захочу я пойти сегодня на мюзикл – а некуда. В Москве ты можешь сходить... Ну самая главная, самая профессиональная и крутая площадка – это, конечно, МДМ. Потом Театр мюзикла, а еще Театр оперетты и Театр наций, в которых тоже есть мюзикловые постановки.

То есть у тебя есть выбор, условно, из семи мюзиклов, куда ты можешь сходить на неделе. У нас нет ни одного. Тот же самый мюзикл «Алтын Казан», поставленный в рамках «Yзгәреш җиле», показали трижды, каждый раз для определенного круга зрителей. Обычный зритель его, по сути, не видел.

Этим летом я ездил на обучение в нью-йоркский Broadway Stage Entertainment. Энтертейнмент там устроен совсем по-другому. Они занимаются долгосрочным выпуском спектакля: могут вложить несколько миллиардов и потом отбивать их много лет. Один из самых легендарных мюзиклов «Король Лев», на котором я как раз проходил обучение, идет на протяжении 20 лет. При этом они работают 25 дней в месяц. Один театр – это один мюзикл. То есть в театре нет репертуара, одно здание полностью закрыто под один мюзикл.

Я смотрел, куда я могу пойти в конкретный день, – было 29 мюзиклов. Но это Нью-Йорк, столица мюзикла. В Москве ты, наверное, можешь найти 30 драматических спектаклей в день. В принципе, сравнимо. Но единственный театр в России, работающий по бродвейской системе, – это МДМ. И только у них есть лицензия. Но в МДМ мюзиклы работают максимум три года.

«Саммит БРИКС поставил некоторые проекты на паузу»

– Сколько вы были в Штатах?

– Почти два месяца. Помимо стажировки, поездил по разным шоу, был на шоу Lady Gaga, на нескольких представлениях Cirque du Soleil. Получил хороший зрительский и профессиональный опыт, который хочется поскорее воплотить.

В этом году я должен был ставить свой новый мюзикл в Татарской филармонии, но, как я понял, в связи с саммитом БРИКС некоторые проекты были поставлены на паузу. В филармонии у меня три года шел прекрасный мюзикл «Снегурочка 2.2», и хочется сказать спасибо директору Татарской филармонии Кадиму Назировичу Нуруллину, который не побоялся впустить молодого пацаненка в профессиональную деятельность. Конечно, до этого у меня были работы с детскими коллективами, еще что-то, но «Снегурочка» была первым профессиональным спектаклем, на который продают билеты, а это уже другая ответственность.

– Десять лет назад, когда вам было 14, вы участвовали в проекте «Голос.Дети». Что можете вспомнить об этом?

– Это очень крутой опыт. Подводные камни поднимать уже не хочется, но перед выходом у меня были понимание и задача сделать так, чтобы как минимум выйти в эфир. Я считаю, что у меня что-то получилось придумать по ходу. Скажу так: было весело, было классно, и мы до сих пор поддерживаем общение с ребятами оттуда. Потому что мы все одного возраста, все сейчас выпустились из институтов, все где-то работаем, где-то уже пересекаемся. Нам сейчас интересно следить друг за другом.

Этот проект дал мне большой толчок, тогда я убедился, что хочу работать в этой сфере. Но оттуда у меня появился тремор в руках (смеется).

– То есть это правда, что проигравшие дети психологически травмируются?

– Наверное. Но я не считаю себя проигравшим (смеется).

– Но вы чувствовали эту конкуренцию, о которой дети потом рассказывают?

– Не знаю, у меня нет страшных историй оттуда. Я дружил. Мне было интересно побывать в этом путешествии. Я и на съемки всех последующих этапов приезжал, чтобы общаться с ребятами, быть в тусовке. У нас были очень хорошие взаимоотношения.

– А в кино вам интересно себя попробовать?

– У меня есть опыт съемок в качестве актера в короткометражках и роликах. Но в отличие от музыкального театра и шоу это не совсем мое. Хотя кино, конечно, увековечивает (смеется).

– А потом, есть же и киномюзиклы.

– Есть, но это совсем другой жанр. Но это интересно. Кстати, вот о том, чтобы снимать киномюзиклы, я не думал.

«У нас много крутых одноразовых проектов, стоящих колоссальных денег, которые просто сгорают»

– Вы смотрели «Черную палату»?

– Да, конечно. Там заняты артисты из моих работ, мои друзья и товарищи. Там они работают в классическом жанре.

– Это конкурентоспособный продукт?

– Да, это прекрасная постановка, очень конкурентоспособный продукт. Но он не должен ставиться и показываться в Болгаре. Он должен быть в Казани, в репертуаре. То, что этот спектакль не работает, большое упущение. У нас много крутых одноразовых проектов, на которые уходит колоссальное количество денег, которые просто сгорают.

– Но там, в Болгаре, есть сама эта Черная палата. На сцене будет уже не то?

– Да, когда мы находимся на земле, мы эту декорацию – и я не только про саму палату, но и про те деревья, которые рядом, тот ветер, который дует, – не переиграем ничем. Это самое сильное, что может работать. Ни один актер не переиграет дерево.

Но при этом в версии open air теряется много визуальных и, так сказать, погруженческих эффектов. Тебя ведь должно захватить туда, внутрь действия. А этот камень, он достаточно статичный и холодный, поэтому вместо погружения ты постоянно вспоминаешь о том, что вокруг тебя летают комары. В театре у режиссера шоу гораздо больше инструментов для работы с восприятием зрителя.

– Какие еще у вас есть проекты?

– Есть несколько полностью написанных заготовок спектаклей. Просто… В чем сложность мюзикла? В том, что ты, как режиссер, не можешь разработать концепцию спектакля один. Драматический спектакль я могу разработать и поставить в одиночку, а с мюзиклом, музыкальным спектаклем, оперой это невозможно, у тебя должен быть пул специалистов режиссерско-постановочной группы. Это, как минимум, художник, композитор, драматург, хореограф и желательно поэт. И у тебя ответственность перед всеми этими людьми, потому что проект могут не принять, или он может сорваться. И это не считая артистов, которые закладываются на заработок и на это время, высвобождая его для проекта. Тем более в новогодний период. У меня в этом году слетело два новогодних проекта.

Я хотел бы вернуться в Татарстан и считаю, что у меня есть крутой опыт и бэкграунд для того, чтобы делать все это здесь. Прозвучит эгоистично и звездно, но я трезво оцениваю свое положение и понимаю, что в нашем регионе нет таких специалистов, тем более режиссеров с бэкграундом в столице мюзиклов Нью-Йорке и столице шоу Шанхае. У нас в принципе нет специалистов музыкального театра. В театре оперы и балета тоже все специалисты приглашенные.

Я уже начал здесь этим заниматься, но сейчас как-то разочаровался. Необходимость как будто есть, но в то же время никому это не надо.

«Мы восприимчивы к чужому, но не восприимчивы к новому своему»

– К слову о Шанхае. В Китай вы тоже ездили по профессиональным делам?

– Да, это была рабочая поездка на полтора месяца. Мы ездили с мюзиклом «Анна Каренина» Театра оперетты. Помимо постановочной работы, я иногда работаю артистом, в этот раз так и случилось. Кстати, это единственный российский мюзикл, франшиза которого выкуплена за рубежом – в Китае, Южной Корее, еще где-то, и играется там местными артистами. А мы показывали туровую версию с российскими артистами. Дали 13 спектаклей в пяти городах.

– В крупных городах?

– Да, в Пекине, Шанхае, Шэньчжэне, Дунгуане и Циндао. Про Дунгуань, допустим, нам сказали, что это маленький городок, пригород Шэньчжэня. Городок оказался на десять миллионов жителей, абсолютно индустриальный, с высотками.

Китай – это абсолютно другой мир. Сначала мы приехали в Пекин, там нам выпала честь открывать новое здание главного оперного театра города. Должны были открывать бродвейские Cats, а открывали мы. По сути, на сегодня это самый модернистический и технологичный театр в мире.

– Сколько там мест в зале?

– 1800.

– А сколько должно быть в идеальном музыкальном театре Казани?

– От тысячи до полутора тысяч. Тысяча точно. Ну, если в театре оперы и балета 950, из них рабочих только 800... Но у них маленький зал, должен быть больше.

– Как вас принимали в Китае?

– Все залы были полные. Мы, кстати, такие же, как китайцы – восприимчивы к чужому. Если вы узнаете о гастролях китайского театра, вам наверняка интересно будет сходить. Мы восприимчивы к чужому, но не восприимчивы к новому своему.

– Пофантазируем – если бы в Казани вдруг открыли музыкальный театр, какую татарскую постановку вы бы там поставили?

– У меня есть пара заготовок, но я не буду о них говорить. Пусть оно сбудется.

– Ну хоть намекните. Это из татарской классики, например?

– Я скажу так. У театра Камала есть новое здание, пусть они на пяти сценах ставят классные татарские спектакли (смеется). Мы будем только рады прийти к ним в гости. Тем более что театр будет, я уверен, очень классный. Хотя, по большому счету, театру Камала он просто физически не нужен. Он как раз то, что нужно для музыкального театра.

А по поводу татарского языка у меня такая позиция. Я знаю татарский язык, понимаю его и очень люблю. Потому что он во мне. Но есть такая вещь, которую я считаю проблемой: все татарское искусство нацелено на татарского зрителя. Любой наш массовый спектакль про татарскую культуру идет на татарском языке. Как те же самые «Черная палата», «Алтын Казан» и так далее. Они нацелены на зрителя, понимающего татарский.

Что меня вдохновило в Китае – там есть очень популярное шоу под названием «Возрождение Китая» о рождении нации, китайской истории, культуры, традиций. А я еще лет пять назад думал о том, что хочу поставить в Казани большое красивое шоу о татарской культуре. С татарской мелизматикой, с татарскими песнями и танцами и так далее, то есть в национальной колористике. Но обязательно на русском языке, для того, чтобы знакомить людей с нашей культурой. Потому что, те кто знает татарский язык, как правило, знают и культуру. А так как одна из наших целей – это сохранение татарского культурного кода, то мы должны рассказывать о нем всем остальным.

Регина Яфарова, Рустем Шакиров

* Деятельность Meta (в том числе соцсеть Instagram) признана в России экстремистской и запрещена