Александр Гиндин: «Татарская филармония ищет путь к сердцу своих слушателей»

«Научиться слушать и понимать музыку можно в любом сознательном возрасте»

С 2021 года Татарская филармония активно развивает просветительскую сторону. Импонирует ли вам практика инициатив, подобных проекту «Музыкальная гостиная»?

Мне нравится как составленная программа, так и сама идея подобных концертов. Во-первых, сочинения, которые включаются в этот абонемент, экстра-уровня: те, что в обыденной жизни мы называем хитами.

Во-вторых, у всего в мире есть начало, в том числе и у желания человека посещать академические концерты. И эти первые шаги определяют и формируют его музыкальный вкус. И потому я всегда с удовольствием поддерживаю такие инициативы.

И если в детские годы музыкального просвещения не случилось, это не значит, что этот мир для тебя закрыт. Если речь идет о том, чтобы заняться профессиональной исполнительской деятельностью, – это другой вопрос. С возрастом суставы просто не позволят бегло бегать пальцам по клавишам. А научиться слушать и понимать музыку можно в любом сознательном возрасте.

В принципе, появление такого желания у человека свидетельствует об определенном состоянии человеческой зрелости: зрелости восприятия, умении концентрировать внимание в течение какого-то более-менее продолжительного времени, отношении с пиететом к тому, что происходит на сцене. В общем, какие-то совершенно нормальные вещи, к которым рано или поздно приходит любой человек.

А наша задача – как можно раньше непросвещенному человеку открыть этот мир, показать, как много интересного существует в музыкальном мире.

Но говоря о подобных программах, я имею в виду качественно составленные концерты. Я убежден, что они должны происходить только на высоком профессиональном уровне. Не секрет, что достаточно часто детские концерты, новогодние елки приравниваются к полухалтурным историям, которые делаются исключительно в коммерческих целях. Я считаю такую практику подлой. Ведь для многих в зале это первое прикосновение к высокому искусству, которое определит дальнейшее желание посещать концерты. Как ни крути, а товар нужно показывать лицом.

По поводу обучения фортепианной игре с малых лет – а как же пример Люка Дебарга?

Таких примеров, как Люка Дебарг (пианист, лауреат XV конкурса Чайковского. Начал занятия музыкой с 11 лет, – прим. Т-и), история знает много. Я тоже начал заниматься довольно поздно – в 8 лет. По нынешним меркам это пиши пропало. Считаю, что исключения подтверждают правила. Но по-хорошему, это все очень индивидуально. Кажется, что у всех именитых музыкантов путь к свету софитов одинаков, но на деле дорога у всех разная. Многое решают обстоятельства, природная предрасположенность, внутренняя зрелость. Но всех объединяет одно – трудолюбие. Без него в этой профессии делать нечего.

Вы участвовали в составлении программы концерта?

Программу для «Музыкальной гостиной» составляла руководитель отдела работы со слушателями Татарской филармонии и автор проекта Светлана Черных. Она уточняла мои предпочтения, но я считаю, что в музыкально-просветительских вечерах все-таки первостепенно именно слово.

Музыка хороша тем, что она беспредметна и интерпретировать ее можно по-разному. Для каждого одно и то же сочинение может значить совершенно полярные вещи. Слово же – вещь неповоротливая, конкретная. Потому, на мой взгляд, лучше всего начинать именно с него, а уж с музыкой как-нибудь разберемся.

Каково ваше отношение к тому, как развивается Татарская филармония?

С Татарской филармонией у меня очень теплые отношения, которые сложились за последние семь лет. В этих стенах у меня было три-четыре сольных концерта.

И, надо сказать, мне импонирует то направление, в котором она развивается. Татарская филармония ищет путь к сердцу своих слушателей с разных сторон, так сказать, комплексно. Здорово, что с публикой выстраивается этот немой диалог. На мой взгляд, это перспективный путь. Филармония набирает своего слушателя.

Вы несколько раз исполняли и в Государственном Большом концертном зале имени Сайдашева. Сильно ли он отличается от зала филармонии? Многие жалуются, что из-за мраморных стен приладиться к акустике зала Сайдашева непросто…

Это правда. К мраморным стенам в зале имени Сайдашева (хоть это и очень красивый зал) хочется добавить немного дерева, и он станет акустически «теплее». Хотя назвать его неудачным было бы кощунством. Но когда ты видишь такую красоту – это большая заявка. И входя в него, ты ожидаешь эффекта «вау!», а получаешь просто «вау».

В Татарской филармонии проблема другая – здесь звук глухой. Но все это поправимо: пару досок в концертный зал имени Сайдашева, акустическую «ракушку» в зал Татарской филармонии – и все станет совсем прекрасно. Все эти вопросы решаемы.

«Теперь большая карьера музыканта складывается из его “мини-карьер” в каждой стране»

За вашими плечами выступления на множестве мировых площадок. Есть ли залы, которые особенно вам запомнились?

Наверное, зала с лучшей акустикой просто не существует. Все потому что акустика – дело темное, наука на уровне метафизики. Каким-то образом акустика в одном и том же зале может меняться в зависимости от людей, которые наполняют зрительский зал. И это зависит не от количества слушателей, а от их настроя, энергетики каждого. Я не могу объяснить, почему так происходит, определенно в этом кроется какая-то тайна.

Но хороших залов много, причем внутри нашей страны их предостаточно. К примеру, Санкт-Петербургская филармония или зал Мариинки. Каждый из них по-своему хорош. В Москве – это, конечно же, «Зарядье». Причем как Малый, так и Большой залы. Для Москвы «Зарядье» – большая удача. Япония и вовсе страна сумасшедших залов, которые сделаны по последнему слову техники.

Вы часто выступаете в партнерстве с разными коллективами, другими солистами. Среди них были ли татарстанские музыканты?

Мне довелось музицировать вместе с Альбиной Шагимуратовой. Из последних выступлений – я выходил на одну сцену вместе с оркестром «Новая музыка» под руководством Анны Гулишамбаровой. Очень приятный коллектив со своей особенной атмосферой.

Каково ваше отношение к конкурсу Чайковского? Изменилось ли оно после того, как вы впервые приняли в нем участие?

Конкурс действительно имел скандальную репутацию лет двадцать назад: тогда он переживал трудные времена. Десять лет назад это прекратилось.

Первый «скандальный» конкурс пришелся на 94-й год. В этот год в нем принимал участие и я. Последующие два-три года были, мягко говоря, странными. К счастью, конкурс удалось «выправить» в ту стезю, с которой он начинал свой путь.

Если вы помните, он задумывался еще при Советском Союзе как государственный конкурс, поддерживаемый всей страной, Кремлем. И это правильно. Ведь что, как не государство, может дать поддержку молодому дарованию? И последние годы конкурс Чайковского занимается именно этим, чему я очень рад.

Как вы считаете, пандемия повлияла на музыкальную индустрию?

Индустрия трансформировалась. Многие агентства, даже большие, занимавшиеся раскруткой имени музыканта по всему миру, не смогли выдержать последствий пандемии. Теперь музыкальный мир больше так не работает. К счастью, музыкант до сих пор может иметь международную карьеру, но не через менеджеров. Теперь большая карьера складывается из его «мини-карьер» в каждой стране.

Это хорошо или плохо?

Это данность. Музыкальный исполнительский бизнес, в принципе, достаточно молодой. Ему не больше 200 лет. За это время мы пережили период, когда карьера выстраивалась «точечно», затем случилась глобализация. После пандемии мы снова вернулись к тому, с чего все начиналось. Индустрия может работать и так, и так.

«Если человек занимается музыкой с детства, в 90 процентах случаев он вырастает весьма сообразительным»

Собираетесь ли вы вернуться к педагогической деятельности в Московской консерватории?

Я никогда и не уходил из преподавательской деятельности. Я просто ушел с должности. А так я только и занимаюсь тем, что кого-то учу.

Вы берете учеников?

Своих учеников у меня нет. Дело в том, что в силу обстоятельств я пока не могу взять на себя такую нагрузку и ответственность: систематично заниматься со своими коллегами. Мне кажется, с моей стороны гораздо честнее проводить мастер-классы для желающих.

На ваш взгляд, не много ли пианистов сейчас выпускается?

Немало, конечно. Но это прекрасная профессия и хорошая школа жизни. Самое перспективное образование – это музыкальное образование. Дело в том, что оно открывает множество профессиональных путей. Не всем же быть исполнителями.

К тому же, если человек занимается музыкой с детства, в 90 процентах случаев он вырастает весьма сообразительным. Все потому что за инструментом развиваются многозадачность, память, а в мозге формируются новые нейронные связи. Проще говоря, прокачивается мозг.

В интервью Элисо Вирсаладзе отмечала, что музыканты ушедшей эпохи, такие как Сергей Рахманинов, отличались своей индивидуальностью. Сегодня же, несмотря на колоссальный технический рост исполнительства, одного музыканта не отличишь от другого. Вы согласны с этим утверждением?

Дело в том, что Сергей Рахманинов прошел естественный фильтр времени. Но на его веку тоже было множество пианистов, из которых в истории остались единицы. Если из огромного количества музыкантов, которые живут и трудятся сейчас, через время в памяти людей останется имен пять – о них будут вспоминать так же, как о Эмиле Гилельсе или Святославе Рихтере. И все они будут с уникальным стилем, узнаваемым языком. И в сравнении с эпохой Рахманинова статистические показатели будут примерно одинаковыми.

Но нужно отдать должное – технический уровень сейчас действительно сильно вырос. И в нашем мире вполне может быть, что сегодня в вузе учатся несколько талантливейших музыкантов, но после них полвека никого не будет. В классе Николая Зверева учились Рахманинов и Скрябин. Пианисты фактически в одной комнате жили. Что это, как не совпадение?

Чье бы имя из современников могло остаться в истории человечества?

Я бы назвал Даниила Трифонова. Это совершенно чудный, невероятно гибкий, очень мягкий, креативный в хорошем смысле слова пианист. Без сомнения, он очень большой музыкант. Всегда с удовольствием слушаю его игру. Отдаю себе отчет в том, что это тот, у кого можно поучиться. Еще бы назвал Михаила Плетнева.

А есть ли тот, кто оставит след в истории как теоретик пианизма, как, скажем, Генрих Нейгауз?

Современные работы об искусстве фортепианной игры мне не попадались. Да и к чему они? Генрих Нейгауз исчерпывающе ответил на все вопросы. Все основные постулаты описаны в его книге. Все остальное в руках музыканта: дальше только практика.

Но все-таки первым теоретиком пианизма был Василий Сафонов. Кстати, есть чудная история о встрече Сафонова и Иосифа Гофмана. У Сафонова были труды, в которых описывается, какого типа руки к какому стилю и направлению больше подходят. Иосиф Гофман в это время был на гастролях в России. И так вышло, что, посетив Московскую консерваторию, попал на лекцию Сафонова на эту тему. Тогда не было интернета, потому Сафонов музыканта не узнал.

Гофман был роста невысокого – всего 1,6 метра. Видимо, и «лапка» у него была небольшая. После лекции он подошел к Сафонову, показал свои руки и спросил у профессора, может ли он заниматься фортепианной деятельностью. На что Сафонов ему ответил «С такими руками стать профессионалом в этом деле совершенно невозможно, даже и не мечтайте!»