Адюк абзи Хади Такташ: по следам татарского поэта

В посёлке Торбеево на западе Мордовии встречает поезда вокзал, построенный в самом конце XIX столетия. Драматичные события следующего века (включая стачки 1905 года и бои времён Гражданской войны) не повредили здание, впоследствии многократно и бережно реставрировавшееся. Когда-то подобный облик имели многие станционные здания в России, однако ныне каждый пример сохранения деревянного вокзала — уникальный. Торбеевский вокзал фотографируют путешественники, им гордятся жители посёлка.

И шелест осин тамбовских лесов (эти края до начала XX века входили в состав Спасского уезда Тамбовской губернии), и близкий друг детства Хади Такташа Мухаметжан, имевший прозвище (кушамат) Мукамай — трагический герой одноимённой поэмы — всё это накрепко связано с Сургодью и с татарской литературой. Так громко разнёс поэт весть о своей родине!

Не знаю,
Сколько времени,
Должно быть,
Вовеки не смогу я позабыть
О том, как шелестит в лесах
тамбовских
Листва осин.
И вечно, может быть,
В мечтах моих лесная эта чаща
Меня не перестанет окружать,
И старые дубы, не отставая,
Меня повсюду будут
провожать.

Сейчас в окрестностях Торбе­ево сохранилось два исторических татарских села, находящихся в заметном удалении друг от друга — Сургодь и Татарские Юнки. Здесь так и говорят, что находятся они по разные стороны от большой дороги, трассы, пересекающей район. Хотя Сургодь исторически было татарским, название его — мордовское, при этом второе имя — Сыркыды, наиболее приближено к лексике мокшанского языка. Мордва — чуткая к лесу, воде, временам года, живущая будто не рядом с природой, а внутри неё наделила землю прочными топонимами, которые легко читаются, если хотя бы немного знать мелодичный язык этого финно‑угорского народа. Вот и Сыркыды происходит от «сура» — просо и «кудо» — дом. В этих местах близ реки Парца татары сеяли просо и были богаты урожаями этого злака, а мордва приходила и покупала у них излишки запасов. Так и спрашивали: «Где дома с просом?» Вот и закрепилось название.

Впрочем, есть и другая версия, не имеющая убедительной почвы долгого мокшанского присутствия, но в своём народном объяснении многое рассказывающая уже не об основании села, а о его жизни в XX веке. Будто село названо от татарского «сөрелгәннәр» — изгнанники. Вся новейшая история Сургоди заполнена сюжетами о переселенцах, отъездах, известных земляках, живших вдали от Мордовии. В 1914 году, когда пробуждался талант Такташа, в Сургоди проживало 3628 человек, в год его скоротечной кончины чуть больше — 3842 трудолюбивых крестьян, сочетавших обработку щедрой земли с занятиями торговлей, отходничеством в Бухару и Самарканд, работой приказчиками. В торговле они особенно преуспели, построили в Сургоди зажиточные хозяйства. Как рассказали нам старожилы, некоторые из их предков по старым обычаям имели нескольких жён, обеспечивая каждую собственной избой. Колоритный татарский мир, сберегавший свой уклад, и даже революция не сразу всё переменила. Но случился грандиозный пожар, свидетелем которого стал Такташ в свой последний приезд, а вскоре разгорелась драма коллективи­зации.

За год, проведённый в Сургоди, Такташ работал учителем в начальной школе, заведующим библиотекой, вёл культурно-просветительскую работу среди крестьянского населения

Может, и закрепились здесь когда-то выходцы из сословия служилых татар из иных мест, но теперь скорее уроженцы Сургоди и их потомки (Такташовы, Эртугановы, Ахметовы, Бикмаевы, Рамаевы, Айсины) населяют многие татарские общины мира. В отличие от иных темниковских групп, центрами притяжения здесь стали не Петербург или Дальний Восток, а Донбасс, Средняя Азия, позднее вне конкуренции — Москва. Хоть и не рассеялась Сургодь, но сократилась за век почти в десять раз. Да и сам Такташ большую часть своей короткой тридцатилетней жизни провёл вдали от широких улиц Сургоди. Уже в 10 лет, после учёбы в сельском мектебе, он отправляется за почти 30 вёрст в известное и почитаемое в округе новометодное медресе села Нижний Пишляй (Түбән Пешли мәдрәсәсе). Здесь во времена Такташа обучалось до 500 шакирдов. И вновь татарское село с мордовским именем: «Пишляй» в переводе — «речка, протекающая среди лип». Везде торжествует природа!

А дальше случилась долгая поездка в Бухару, приобщение к родственной, исторически близкой татарам культуре Туркестана, ­обучение на приказчика в мануфактурном магазине, где и в лавке купца (татары-мишари ставят ударение так — «лавкА») он продолжает образование, читая книги и газеты. В свободное от работы время Такташ активно участвовал в культурной жизни татарской джадидской молодёжи Бухары. В этот период им были созданы стихотворения «Газраилләр» («Газраилы»), «Караңгы төннәрдә» («В тёмные ночи»). 21 января 1918 года в газете «Олуг Төркстан» («Великий Туркестан»), издаваемой в Ташкенте, было напечатано первое его стихотворение «Төркстан са­храларында» («В пустынях Турке­стана»).

Возвращение в Сургодь осенью 1918 года. Весной того же драматичного года в Татарских Юнках похоронили на местном кладбище пролетарского писателя Гафура Кулахметова — ближайшего друга Хусаина Ямашева и современника Тукая, литератора его круга. Кулахметов провёл последние годы своей короткой жизни в Татарских Юнках, его сестра-врач помогала преодолевать приступы туберкулёза. В Краснослободской уездной больнице Гафур Кулахметов ушёл из жизни, навсегда оставшись связанным с этим краем. Такташ, принадлежавший к иному поколению, знал произведения своего земляка, читал их.

За год, проведённый в Сургоди, Такташ работал учителем в начальной школе, заведующим библиотекой, вёл культурно-просветительскую работу среди крестьянского населения. Но дорога неизбежно уходила к торбеевскому вокзалу. Такташ уехал в Оренбург, где работал ответственным секретарём газеты «Юксыллар сүзе» («Слово бедняков»), издаваемой Оренбургским губернским комитетом, учился на политических курсах, участвовал в культурной жизни города. Здесь он познакомился с татарскими писателями Шарифом Камалом и Афзалом Тагировым, опубликовал свои статьи и стихи. Потом вновь Средняя Азия — важный в его творческой биографии Ташкент, затем Москва, где он поступил в Коммунистический университет трудящихся Востока. В Москве молодой поэт посещал выступления Маяковского и Есенина. С Есениным раньше часто сравнивали Такташа — очевидно, что каждый поэтический голос самоценен и все подобные клише («Тукай — татарский Пушкин») ушли вместе с советским литературоведением, но есть, конечно, параллели в биографиях — стремительных тридцатилетних жизнях, отношениях с женщинами, материнской любви, пережившей в печальных избах своих сыновей, привязанности к родным сёлам и могилах в далёких городах. Сургодь не напоминает Константиново, и скромная Парца — не широкая рязанская Ока, но что-то созвучное в этих двух крестьянских юношах, их бунтарстве и трагизме ощущается сквозь стихи и короткое, насыщенное время, отпущенное им.

Такташ пытался найти новый дом, искал семейного счастья уже в Казани, где жил с 1922 года. И могильный камень его там с автографом на яналифе, в укромной части парка, среди романтиков революции и строителей новой жизни и культуры, а не на старом кладбище в Сургоди, расположенном на заметной возвышенности. В Казани Хади Такташ обрёл славу большого поэта, на его выступления в рабочие клубы приходили приобщавшиеся к новой литературе деревенские ребята, в том числе из мишарских краёв, восхищённые умением «легализовать» диалект в стихотворениях и поэмах.

Имя Такташа звучало целое столетие

В Казани на берегу Кабана появился несколько лет назад памятник поэту, ставший сразу городской достопримечательностью, а в Сургоди есть музей, расположенный в ладно выстроенной избе, напоминающей о былых домах этого в прошлом обширного богатого поселения. Весной 2005 года началась стройка, а 30 сентября того же года открыли Дом-музей. Появился он не на пустом месте — накапливался краеведческий материал, собирались предметы, сбережённые родственниками и земляками. Дом-музей является обладателем уникального семейного архива и фотографий Такташа. Здесь хранятся плетёный, похожий на сундук, дорожный чемодан, принадлежащий поэту, несколько старинных стульев, переданных в музей его родственниками, традиционные татарские полотенца (сөлге), вышитые сестрой и матерью Такташа, текст песни, сочинённой матерью поэта. Просвещённая Шамсениса апа, знавшая народные песни и сама сочинявшая стихи, многое передала сыну; от её мудрости и трогательного восприятия жизни происходят истоки лиризма Такташа. Мать выткала и абажур на лампу, поскольку «сыночек пишет стихи по ночам». Всё это сохранялось, не имея экспозиции, но лишь после встречи тогдашних министров здравоохранения Татарстана и Мордовии Камиля Шагаровича Зыятдинова и Рафаиля Закиевича Аширова, их совместной поездки в Сургодь, витавшая в воздухе давняя идея музея стала обретать реальность. Сельчане до конца не верили такому подарку, но когда увидели завезённые брёвна, поняли, что Такташ наконец обретает свой дом.

Имя Такташа звучало целое столетие, не забывалось, а напротив — одухотворяло, возвышало непростую жизнь колхозного села, но не было его дома. Приезжали из Казани писатели и поэты, однако встречи проходили в клубе или в школе. Старый родительский дом давно обветшал и разрушился, ведь после смерти матери в 1936 году отец поэта Хайрулла Такташов уехал к родным в Ташкент. Разъехались и сёстры. Однако односельчане помнят место расположения родового дома Такташа, в музее хранится поздняя фотография 1964 года нежилой уже избы (здесь говорят — «ызба»). Сейчас место рождения Такташа находится в русском конце Сургоди: в колхозные времена существенно изменился национальный состав села. Расположенное близ трассы, имевшее передовой колхоз, строивший жильё для механизаторов Сургодь привлекала соседей. Сначала переезжали русские, а потом жители окрестных мокшанских деревень. Ныне в Сургодской школе уже не изучают татарский язык, большая часть семей — татаро‑мокшанские, где родным языком детей становится русский. Но люди старшего поколения ещё разговаривают на особом говоре — цокающем мишарском, редком для «чокающей» Мордовии. А на одной улице разговаривали иначе, именно чокая. Замысловатая топография старого села, связанная с языком, словом, природой, рекой. На этой благодатной почве произрастал талант поэта.

В Музее Такташа знаток истории своего края Равиля Алимовна Коновалова напомнила нам, что в Сургоди Мухамметхади Такташева молодёжь называла по-мишарски — Адюк абзи. Хоть и прожил он всего 30 лет, а всегда был старшим. Мы знали об этом его деревенском тёплом имени из стихотворения Рената Хариса «Адюк Сыркыдысы». Образ Такташа, народная память земляков о нём войдут в книгу «Темников: крепость империй», которую мы сейчас готовим к печати. Она основана на материалах многих наших экспедиций по западной Мордовии, где часто доводилось слышать стихи Такташа, которые его земляки помнят наизусть.

Вот и в доме учителя татарского языка и литературы Равили Шекуровны Тактамышевой в деревне Татарское Тенишево соседнего Атюрьевского района мы узнали, услышали много новых сведений о литераторах — выходцах из этого края, об истории местного просвещения. Сейчас и в Усть-Рахмановке, где преподавала Равиля Шекуровна, нет уроков татарского, закрыта и сама школа. Историю села мы искали не в холодном здании бывшей школы, занимавшей много десятилетий крепкий дом раскулаченных братьев-торговцев, а у ветеранов‑педагогов, подлинных знатоков коллективной родословной. В ходе новой экспедиции в её гостеприимном доме были сняты на видео отдельные сюжеты, посвящённые Хади Такташу, Абдурахману Абсалямову и первому профессиональному татарскому детскому писателю Фахрель-Исламу Агееву. В этом доме, в год 120-летия Такташа, его стихи читают в подлиннике и молодые девушки — внучки учительницы, но многие люди и в Казани, и даже в родной Сургоди — уже только в переводах...

Материал подготовили Ренат Абянов и Марат Сафаров для журнала «Казань»